Ференц Загони - На распутье

— Уверен, что остался человеком, — произношу я вслух и шире раздвигаю вентиляционное окно. Ветер швыряет мне в лицо раскаленный, дымный, сухой воздух, его выдохнул город.

Слышу, кто-то кричит внизу:

— Эй, Апостол, как тебя там!

Я выглядываю из кабины. Вижу только плечи и светлую курчавую голову. «Разум венчает все это, подобно монаршей короне»…

— Чего тебе? — спрашиваю я.

— Наконец-то! Ты что же обедать не слезаешь? Или свежим воздухом питаешься?

Я спускаюсь вниз.

Вечером в рабочем общежитии меня дожидается Митю Тилл, бодрый, свежий, отдохнувший, побритый. Он не такой толстый, как в пятьдесят шестом году, и выглядел бы, пожалуй, моложе, если бы не две глубокие складки над черными бровями.

Возбужденный, радостный, он тащит меня в ближайший ресторан ужинать, говорит, что сегодня он мой должник, ведь как-никак я целый день работал за него.

«Заработал ужин, — думаю я. — Ну что ж, и то дело».

Молоденькая официантка стоит в дверях между буфетной и залом. Тилл подзывает ее.

— Скажите, дорогая, какое у вас самое лучшее блюдо?

Девушка торопливо идет за меню. Тилл оценивающе смотрит, как она виляет бедрами, и, покачивая головой, говорит:

— Эту впервые вижу здесь. Хороша, черт возьми.

Девушке не больше восемнадцати лет, она высокая, кажется, немного худощавой, но, успев окинуть ее взглядом с ног до головы вблизи, я убедился, что все, как говорится, при ней.

Когда девушка подходит к нам вновь, Тилл говорит ей:

— Ваше начальство должно день и ночь молиться на вас, милая барышня. Пока вы здесь, это заведение будет процветать.

Названия самых дорогих блюд — впрочем, здесь они не так уж дороги — слетают с уст Тилла одно за другим; произнося некоторые из них, он громко причмокивает, удивляется, что я отрицательно качаю головой. В конце концов, когда я заказываю всего лишь отбивную, он говорит девушке:

— Принесите этому господину отбивную, но вместе с ней подайте и то, что закажу сейчас я. Посмотрим, соблазнит ли его ваша кухня. Неплохо, если бы вы намекнули об этом шеф-повару.

Девушка записывает пространный заказ и уходит.

— Ты что, разбогател? — спрашиваю я.

— Не столько разбогател, сколько счастлив, что встретил тебя. Ну разве мог я рассчитывать на встречу со старым другом в каком-то баре? Что ни говори, а те, кто наверху…

— Наверху? С чего ты взял!

— Да ты не прибедняйся. А тебя разве не удивляет, что я низвергнут вниз? Или уже наслышан от кого-нибудь?

— Нет. Ничего не знаю.

— Эх, — машет он рукой. — Долго придется рассказывать. Поверь, и без того уже осточертело все. Но попытаюсь покороче…

Девушка, рискованно балансируя, несет заказанные блюда; но все обходится благополучно, она уставляет тарелками стол, потом пододвигает к нему столик поменьше и уходит за тем, что не уместилось на подносе.

— Помнишь, как на проспекте Ракоци нас чуть не ухлопали? — Он подмигивает мне. — Не вывернись мы тогда, теперь, пожалуй, назвали бы улицы нашими именами. Две улицы рядом. Улица Мате и улица Тилла. Неплохо звучит, а?

Девушка подала уже все блюда, Тилл заказывает напитки.

— Мне не хотелось бы стать улицей, — говорю я. — Во всяком случае, в настоящее время.

— Мне и в будущем не хотелось бы, — говорит Тилл. — Незавидная участь, особенно если не подметают, не ремонтируют как следует. — Он становится серьезным. — Именно за подобный ремонт я и бьюсь сейчас. Конечно, слава богу, не об улице речь. Хочу добиться реабилитации и не успокоюсь до тех пор, пока мне это не удастся. Но что я с конца начинаю? Лучше начать с того момента, когда ты сбежал на проспекте Ракоци. Но прежде всего давай подзаправимся.

Ужин подходит к концу. Больше половины блюд остается. Девушка уговаривает хотя бы попробовать рыбу, запеченную в тесте, ибо мы даже не притронулись к ней.

— Скушайте вы, дорогая, за мое здоровье, — предлагает ей Тилл. — И если очень понравится, завтра закажу вам еще порцию. Ладно?

Девушка краснеет, берет тарелки и уносит.

Мы выпиваем по бокалу вина, Тилл закуривает.

— А с тобой что стряслось, старина? Каким ветром тебя занесло сюда? Как тогда унес ноги? — Он смеется. — Ты напомнил мне наши лучшие годы, футбол…

Я тоже смеюсь.

— Ну, рассказывай, где работаешь? — допытывается он. — На прежнем заводе?

— Да.

— А сейчас что же, в отпуске? Откуда у тебя столько свободного времени?

— Да, в отпуске, — подхватываю я, пожалуй, с излишней поспешностью.

Тилл замечает это.

— Серьезно? — спрашивает он и смотрит на меня испытующе.

— Конечно, серьезно. Разве мне не полагается отпуск, а?

— И ты его так бездарно проводишь здесь, в Будапеште?

— Ездил на Балатон, но сбежал оттуда. Как раз вчера вечером, перед тем как мы встретились. Разве плохой отдых — бродить по ночному Будапешту? Обычно ведь не остается ни времени, ни сил…

— Да, да, — соглашается он. — А там, глядишь, приглянется какая-нибудь девочка… А?

Тилл изменился. Не те уже манеры, не осталось и следа былого превосходства, которым он дорожил в институте, как фамильной реликвией. Теперь он в какой-то мере приблизился к людям, стал более общительным, но вместе с тем остался чужим среди них, поскольку был груб, порой жесток.

— Ты по-прежнему инженер? Или поднялся выше? — продолжает спрашивать Тилл.

У меня такое чувство, что каждый вопрос его продиктован подозрительностью или завистью.

— Стал директором, — отвечаю я.

— Колоссально! — восклицает он. — Занял мое место. Я скатился вниз, ты возвысился. Как видно, на проспекте Ракоци ты тогда побежал по верной дорожке. Выходит, родился в сорочке. Мне не повезло. Когда мы удрали оттуда… — Он хватает меня за руку. — Однако сначала расскажи, старина, как ты стал директором. Это поистине грандиозно! Может, и мне окажешь услугу. А?

— Возможно, — отвечаю я. — Хотя у тебя ведь другая специальность.

— Я не то имею в виду! Что ты! — Он говорит громко, энергично жестикулируя. — Ну так как же тебе удалось пробиться вверх?

— Очень просто. В пятьдесят седьмом я стал главным инженером, и вот уже почти два года работаю директором.

— Кого-нибудь подсидел?

— Нет. Прежний директор ушел на пенсию.

— Ну а те, кто метил на его место? Я-то хорошо знаю, что только внизу не хватает рабочей силы, а чем выше, тем больше конкуренция. Очень многие уверены, что их способности позволяют им занимать более высокий пост. И когда появится брешь в чердачной двери, они очертя голову устремляются туда, подминая друг друга.

(Я бегу вверх, вот уже и железная дверь на чердак, со двора слышу голос дворника: «Хоть вы-то не сходите с ума, господин Мате! Не собираетесь же вы бежать за ним?»)

— Что с тобой? — оторопев, спрашивает Тилл. — Лицо у тебя стало такое же, как цвет формы у нашей институтской команды.