Ференц Загони - На распутье

— Да, вроде бы.

— Ну и как? Поможешь? Замолвишь за меня словечко в министерстве? Ведь знаком же ты там с каким-нибудь начальником… Если даже он сам и не имеет большого веса, глядишь, потянет чашу… Корабельный канат тоже состоит из тонких нитей…

(Пали сказал, когда я встретился с ним тайно у лодочной станции: много у нас слабых людей, но если все они объединятся, то составят самый крепкий канат, которым можно удержать страну, предотвратить историческую катастрофу.)

— Что ж, попытаюсь. Может, и в самом деле найдется такой знакомый.

— Ну, тогда выпьем. Ох и банкет закатим, если меня реабилитируют! Небу станет жарко.

Он подзывает девушку, просит подать счет.

— Сейчас позову старшего официанта.

— Но сначала принесите еще бутылку вина. — Он провожает девушку пристальным взглядом и говорит: — Черт возьми, или дьявольски хитрая потаскушка, или же наивный гусенок. Ей-богу, одно из двух. Можешь мне поверить.

На улице, прощаясь, Тилл просит меня дать адрес. Прижавшись к фонарному столбу, я записываю свой домашний телефон, ломая голову, как бы ему сказать, чтобы он не звонил. Но ничего не приходит на ум.

Пришлось пройти чуть ли не весь Ференцварош, прежде чем попалось такси. Убаюкивая, оно мчит меня на лодочную станцию. Выйдя из машины, я чувствую себя таким разбитым, что кажется, не смогу оторвать ногу от земли, чтобы сделать шаг. Стою возле ресторана, наконец превозмогая усталость, бреду по берегу, поворачиваю назад, к кабине. Издали вижу: тьму прорезает пучок света. Дверь закрыта, свет падает из окна.

К горлу у меня подступает ком. Знаю, это невозможно, тем не менее не могу прогнать мысль, что там Пали, Аранка… Видимо, сказывается смертельная усталость.

На цыпочках, крадучись, я пробираюсь на крошечную террасу и подглядываю в щель. Незнакомая девица в шортах высоко поднимает стакан, кому-то кивает, пьет, смеется. В поле моего зрения попадает танцующая пара. Тоже незнакомые.

— Мальчики, я слабею, когда слышу эту музыку. Класс, — щебечет девица в шортах. Ее голос напоминает голос Аранки. Или это мне только кажется?

— Надо бы записать на магнитофон. — Это голос Кёвари, нашего стипендиата.

— Сейчас в моде транзисторы, — тяжело дыша, произносит танцующая девушка.

— Станцуем? — Это опять голос Кёвари, он обнимает девицу в шортах за талию, привлекает к себе и щелкает ее по носу.

Я стою в нерешительности. Вдруг лязгает дверной замок, я в испуге отскакиваю от двери. Только бы они не заметили меня!.. Язык, душа у меня словно парализованы, я не смог бы произнести ни слова. Волоча за собой отяжелевшую сумку, иду в противоположную сторону от ресторана. Позади остаются ряды кабин, одинокие дачи, затем пролезаю в дыру в проволочной ограде и выхожу к огородам — раньше здесь был пустырь. Карболовый запах воды и тучи комаров неотступно преследуют меня. Слева вижу шоссе, направляюсь туда, напрямик, огородами, через оросительные канавки… Обессиленный, сажусь на обочине шоссе.

Где-то на колокольне часы бьют полночь.

Из темноты со свистом вырывается электричка, замедляет ход, останавливается. Я срываюсь с места, выбегаю на перрон и на ходу вскакиваю на подножку вагона. На конечной станции меня просят выйти.

Снова Ференцварош, снова пешком. Хоть реви от усталости. Избегаю смотреть на каменную мостовую, боюсь, как бы не уснуть на ходу.

Кое-как добираюсь до улицы Техер. Вон наш дом, те ворота, которые мы забаррикадировали и у которых дежурили в пятьдесят шестом году, ворота, в которые вошел Пали с батоном салями. Гизи его разделила на всех. Обеим старушкам тоже дала. Только я отказался есть.

Я перехожу на противоположную сторону и смотрю вверх, в надежде увидеть крышу дома, слуховое окно, из которого строчил пулемет до тех пор, пока Пали не выбил оттуда пулеметчиков. Как это ему удалось? Он никогда не рассказывал. Однажды к нему даже приходил писатель, он собирал материал, чтобы написать историю борьбы с контрреволюцией в Ференцвароше, но Пали ответил, что ничего уже не помнит. Тянусь на носках, но улица очень узкая, крыши не видно. Возвращаюсь к воротам и опускаюсь на каменную тумбу, врытую здесь, чтоб не въезжали во двор. Она теплая. Ночь далеко не безмолвна; в соседнем гараже рокочет мотор. Надо бы встать, иначе усну здесь.

До рабочего общежития несколько кварталов. Там верхняя койка пустует. Койка для меня сейчас гравитационный центр мира, если бы даже захотел, все равно не мог бы не попасть на нее.

Комендант неохотно отзывается на звонок, щурит глава спросонок, говорю ему, что и вчера здесь ночевал, я новичок. Он не очень-то верит, но до того хочет спать, что ему сейчас не до очков, не до регистрационной книги. Спрашивает фамилию — уверен, он тотчас забудет ее — и впускает меня.

В комнате воздух спертый, окно закрыто. Я сбрасываю одежду, забираюсь на верхнюю койку.

Зажигается свет. Возле моей койки стоит Тилл и смотрит на меня. Я тоже молча смотрю на него.

— Это ты?

Не знаю, что сказать ему. Мы молча продолжаем смотреть друг на друга.

Внизу ворочается Силади, Борош повертывается на другой бок, лицом к стене. Силади садится на край койки, протирает глаза.

— Что случилось? — спрашивает он у Тилла. — Почему ты не спишь?

Тилл не обращает на него внимания.

Мне надо что-то сказать, не могу выносить его взгляда. Или дать ему по морде (почему я так волнуюсь?), или объяснить все?

— Вот, вернулся, — говорю я, и самому становится смешно, когда услышал свой голос. Он такой скулящий, жалкий, словно принадлежит отвергнутой любовнице, которую выгнали, а она снова вернулась.

Тилл улыбается.

— Вижу, что вернулся. Но с какой стати, черт возьми? С тобой происходит что-то неладное, Яни. Выкладывай начистоту. Ты и вечером вел себя странно, говорил невпопад, задумывался… Тоже сел в лужу и боишься признаться? А? Верно?

Силади встает, видит меня, восклицает:

— Поглядите-ка, Апостол!

Борош отдувается, сопит, садится, чертыхается и только потом открывает глаза.

— Полуночники, бить вас некому! — Увидев меня, удивляется, не верит своим глазам. — А ну спать, живо, все!

Он хочет слезть с койки, чтобы выключить свет, но Тилл толкает его обратно.

— Ложись, сейчас выключим. — Обращается ко мне: — Ну так как?

— Потом расскажу, — отвечаю я уже спокойнее. — Ты почти угадал.

Борош наконец окончательно просыпается, спрашивает:

— Вы что же, господин инженер, квартирантом сюда устроились? Но тут не гостиница, а рабочее общежитие. Тут спят те, кто здесь и работает. — Он вопросительно смотрит на Тилла, дескать, это же твой дружок, втолкуй ему.

— Оставь его в покое, — бросает Тилл. — Что, он мешает тебе? Скажи спасибо, что вчера выручил нас на кране. Пусть переспит, заслужил небось.