Ференц Загони - На распутье

Он внезапно останавливается. Я ускоряю шаг — спешу на автобус.

Кёвари что-то кричит мне вдогонку, но я уже ничего не слышу…

В комнате общежития темно. Окно открыто, тем не менее в нос мне ударяет запах винного перегара. Койки Тилла и Бороша пусты, Силади спит, повернувшись к стене. Не зажигая света, я расстилаю одеяло, нащупываю подушку. Затем открываю шкаф, достаю свою сумку и принимаюсь укладывать вещи.

Силади шевелится, кряхтит, кашляет, поворачивается на другой бок.

— Это ты, Апостол?

— Спи, не разгуливайся, — говорю я шепотом.

— Барон пришел?

— Нет.

— А Борош?

— Тоже.

— Так чего же ты шепчешь?

Он садится, свешивает с койки ноги, сутулится, протирает глаза.

— Да спи же ты, — уговариваю я его. — Я не буду мешать.

— Который час?

— Одиннадцатый.

— Что ты делаешь?

— Ничего. Спи.

— Зачем укладываешь вещи?

— Просто так.

— Борош был прав, когда назвал тебя спесивой обезьяной. Чего ты нос задираешь?

— Ладно, согласен, прав так прав.

— Он говорил, что ты и Барон пришли сюда, чтобы подчеркнуть свое презрение к нам.

— Ты пьян?

— Не твое дело!

— Ты в десять раз спесивее.

— Принеси мне ведро. Вот тогда поверю, что ты не спесивый.

— Что?

— Прошу прощения, товарищ директор. Обойдусь и без него. А ежели приспичит, успею добежать до уборной.

— И не стыдно тебе?

— Ну как же, товарищ директор, конечно, стыдно. Ты точь-в-точь как мой бывший хозяин. Тот тоже был запанибрата с нами, а когда он перестал нуждаться в нас, то дал нам пинка под зад. Вы с Бароном и он одним миром мазаны.

— Вино тебя разума лишило.

— Кого что. Барона — реабилитация, Бороша — потаскушка, а тебя — наклонная плоскость, по которой ты катишься вниз на ягодицах. — Он хохочет. — Сейчас они, скорей всего, наступают. Не знаю только точно, кто на кого: Борош ли на Барона или Барон на девушку.

— Ты не видел ключей?

— Ну как же, видел.

— Где?

— У коменданта на столе.

— Мои?

— Нет, от дверей общежития.

— Иди ты к черту.

— Пошел бы, да боюсь упасть. Мне, старик, хмель сначала ударяет в ноги, а уж потом в голову.

Во мне все кипит, я продолжаю искать ключи. Зажигаю свет. Силади прикрывает глаза ладонью. На койке Тилла валяется распечатанный конверт. Беру его в руки, сверху гриф министерства и министерский штамп. Письма в нем нет.

Силади снова ложится, отворачивается к стене.

— Выключи свет, старина, — просит он. — Если загажу блевотиной стену, ты будешь отвечать.

— Давай помогу тебе выйти, а?

— Лучше дай выпить чего-нибудь покрепче. Есть у тебя?

— Нет.

— Жаль. Завтра Барону опять раскошеливаться. Он уже говорил тебе?

— О чем?

— О прощальном ужине. Его снова возводят в директора. Говорил, ох и мину же ты скорчишь, когда узнаешь.

Сумка уложена, только ключей не хватает. Уйти? Пусть остаются здесь? Подожду Гизи на лестнице. А вдруг она ночует у матери? Может, не придет домой еще несколько дней? Надо найти проклятые ключи.

Я снова торопливо обшариваю все кругом.

— Министр лично написал ему, — шумно выдыхает Силади. — В письме так и сказано: товарищу Михаю Тиллу. Барон прочитал про себя, потом взобрался на стул и читал вслух. А Борош тем временем ликовал от счастья. И только тогда осекся, когда Барон сказал, что сегодня вечером выиграет пари.

Как ни пытаюсь не слушать, не думать ни о чем, не придавать значения услышанному, все-таки вижу Тилла. Вот он важно шествует по заводскому двору, входит в директорский кабинет, садится в кресло. Нервная дрожь пробегает у меня по телу, я задыхаюсь от ненависти, все нутро переворачивается. Сейчас меня стошнит вместо Силади. Вспоминается Кёвари — а, по правде говоря, он и не выходил у меня из головы, — слышу его голос, злобное ожесточение, когда я прогнал его.

— Хватит болтать! — кричу я. — Знать ничего не хочу ни о Тилле, ни о Бороше, ни о чем…

— Знать не хочешь? Но ведь он же твой друг! А что ты скажешь, если сюда внесут сейчас мертвого Барона? Длинный отточенный кинжал поразил парня в самое сердце. Клянусь богом, что это будет не кинжал, а нож Бороша. — Он встает, кряхтит, закуривает, дымит. — Вот так зажал в руке, — показывает, — и кинулся за ним. Только не знаю, догнал ли? Уж и убивался он тут, плакал, как дитя малое.

— Из-за чего это? Они поскандалили, что ли?

— Ты разве не заметил, ведь этот остолоп Борош не на шутку втюрился в ту потаскушку? Не отходил от нее ни на шаг, как только ни уговаривал, даже жениться обещал. На полном серьезе задумал, осел.

— И что же?

— Потуши свет.

Гашу.

— Ну?

Силади снова садится на край койки, встает, поддергивает подштанники, подходит к окну, забирается на подоконник, свешивает ноги наружу.

— Упадешь, дурень, — предупреждаю я его.

— Отсюда видно, если кто-нибудь из них появится. Не терпится узнать побыстрее, что там у них. Если Борош догнал его, тогда Барон уже в больнице лежит, а Борош заполняет анкету в полиции. А если не догнал, то Барон как раз сейчас девушку обрабатывает. Взгляни на часы, можешь проверить потом: все происходит именно так, как я говорю. — Он болтает ногами, сидя на подоконнике, шумно выпускает дым в темноту. — Заманит желторотого птенца к своему дружку, у которого папаша художник, что ли, наговорит с три короба: мол, ты такая красавица, что тебя грешно не нарисовать. Глупышка, конечно, клюнет и пойдет с ним. Борош поначалу не сдавался, ну и что, мол, с того, что пойдет? Это, дескать ни о чем еще не говорит! И только тогда завертелся волчком, когда Барон проговорился, как они в студенческие годы, когда учились в институте, заманивали туда девушек, приходили всей компанией, и каждый из них бедняжку, понимаешь?.. Ни одной не удалось убежать, и ни одна не осмелилась после этого пожаловаться. Один из приятелей — правда, он не знал об этом — даже женился на такой девушке, хотя его и предупреждали.

— Что-о-о? — взревел я диким голосом.

— Чего глотку дерешь, я чуть не упал из-за тебя. С той поры, как увидел нож в руке Бороша, я стал пугливым. Такой нож, старик, наверно, носил Гулливер в стране лилипутов.

— Кто женился? — кричу я вне себя.

— Ты что, взбесился, что ли, сколько раз нужно тебе повторять, — обижается он.

Я пулей вылетаю в дверь, с такой силой рванув ее, что она чудом не слетела с петель.

Да, вот он, этот дом, три ступеньки, слева площадка, лифт… Запыхавшись, читаю на дощечке фамилии: «Скульптор Адам Деги».

Мчусь по лестнице, перепрыгиваю через три ступеньки, выскакиваю на площадку второго этажа, затем на третий…

По мощеному двору гулко стучат шаги, знакомые шаги. Перегнувшись, смотрю вниз — плечи, голова Тилла, засунутые в карманы руки, походка вразвалку.

Как ужаленный кидаюсь вниз. Догоняю его уже за воротами. У меня перехватывает дыхание, вместо крика с трудом вырывается хрип: