Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Да, сам! — резко оборвал его Гришанков. По-спортивному сухое лицо его жестко напряглось. — Старые производственники неподходящи для эксперимента. Все они по рукам-ногам связаны устоявшимся, привычным укладом жизни. Молодым более свойствен поиск… Бригада будет работать. Я о бригадире говорю.

— А как вы сами, Семен Яковлевич, руководите Михайловым и его бригадой? — сердито спросил мастер.

Губы начальника тронула недоверчивая улыбка. Он не знал, почему его в такие тоскливые минуты вдруг потянуло к этому ершистому старику. Вроде нет у них особых симпатий друг к другу, а вот потянуло.

— В деле нового бригадного метода проявляете вы… Мямлите, — задумчиво сказал Серегин. — Робко взялись. А люди все подмечают. И коль нет в вас азарта, то и в подчиненных его нет.

— Какой азарт! — вскрикнул ошеломленный начальник. — До Нового года пять месяцев на разных собраниях-совещаниях то и дело говорили про этот метод! Весь январь на него положили!

— Я вот вспоминаю сейчас войну, — тихо говорил Серегин. — Там ведь как бывало. Затишье, бойцы расслабились, и вдруг приказ — в атаку. И атака захлебнулась. Почему? Потому, что не было соответствующего настроя, ярости не было… Так и в нашем деле — ярость должна быть. Нелегкое это занятие — выкорчевывать в людях «мое».

Гришанков внимательно смотрел на осунувшееся лицо старого мастера. Сколько раз он видел в кино, как молодые солдаты Отечественной падали — преломившись — на смертельных полях, и ни разу ему в голову не пришло, что не все они пали. И вот один из них — сухой, сгорбленный, старый. Пять боевых орденов имеет, а это не шутка — пять боевых орденов. И один — мирный.

— Посидите здесь, Семен Яковлевич, — сказал в дверях Серегин. — Подумайте. А Михайлова не трожьте. Получится у него.

В вестибюле заводоуправления Андрей Васильевич перчатками смахнул с ботинок снег, снял шапку, пригладил волосы.

Гор разговаривал по телефону. Он кивком указал Серегину на ближайший стул.

— Ну, Андрей, рассказывай, как дела в цехе? — без вступления начал Александр Ефремович, положив трубку.

— Зачем позвал, Саша? — вполголоса спросил Серегин, с грустью глядя в лицо старого напарника по плотницкой бригаде. Как быстро бегут годы — можно определить только по старым друзьям. Они — словно отражение времени.

— Дело давнее, декабрьское, — вздохнул Гор. — Помнишь брак восьми балок экспортного исполнения?

— А как же, — встрепенулся Серегин. По правде говоря, он уж и думать забыл о последнем «подвиге» Тароянца. Вроде все прошло, дали Вагану выговор, перевели на другую работу.

— Так вот, Андрей… — замялся Гор, внезапно тоже увидев в парторге старого товарища по плотницкой бригаде. — Не хотел я давать ход этому браку, но, видно, придется. Та ваша «молния» посеяла нехорошие тенденции в коллективе завода. Особенно в комсомольских и партийных организациях ряда основных цехов.

— Какие тенденции? — с искренним удивлением спросил Серегин.

Они короткое время непонимающе смотрели друг на друга. Первым отвел взгляд Гор. Тридцать пять лет знает он Серегина и никак не может разобраться в его таком вот полудетском удивлении. Что оно выражает? Наивность? Незнание тайных токов человеческих отношений? Или расчетливый ход, призванный вызвать собеседника на ненужную для того откровенность? Ведь не обо всем, что знаешь, надо говорить открыто. Нельзя же ему, секретарю парткома, явно выражать недовольство действиями комсомольцев сборочного, которые, в сущности, вели себя принципиально.

— Скажи мне, зачем мы, партия, здесь на заводе? Нет, погоди, сам отвечу. Мы здесь затем, чтобы совместно с администрацией решать проблему государственного плана. Мы обязаны помогать администрации, верно?

Серегин утвердительно кивнул. Удовлетворенно приняв его ответ, Гор строго продолжил:

— А мы порой мешаем администрации нормально функционировать. Ей виднее. Они — инженеры, руководители, спецы. Мы, возьми ты в свою седую голову, должны помогать им!

— Не надо, Саша, отрывать партию от производства. Мы, партия, и есть те самые инженеры, руководители, спецы.

Теперь Гор отчетливо понял: общего языка с Серегиным не найти. Хоть и старый друг Андрей, но дело — то самое, которому он отдал всю свою жизнь, требует сейчас решительного действия. Хватит! Из-за этой «молнии» вся нормальная работа пошла наперекосяк. Даже парторги начали пикироваться с начальниками: им, видите ли, штурмовщина не нравится! А кто ее породил — штурмовщину? Не сами ли и породили! Вместо того чтобы мобилизовывать рабочих на плодотворный труд, они начали выискивать просчеты в организации.

Он хмуро открыл ящик стола, протянул Серегину два листа бумаги.

— Это объяснения браку балок. Одно твое, другое Тароянца. Мне их еще в прошлом году передал Гришанков. Прочти и ответь, почему ты ввез балки так поздно? Почему ты не выполнил приказ заместителя начальника цеха?

Этого Серегин никак не ожидал: что ж такое? Выходит, не Тароянц виноват в браке!

— Саша, пойми, не мог я ввезти балки ровно в семь утра. В балке четыреста килограмм, руками ее не втащишь. Тут погрузчик нужен, электрокар. А ими распоряжается начальник смены. Я к нему обращался, он сказал, что у кар и погрузчиков с утра получасовая профилактика.

Гор мысленно усмехнулся: заюлил старый перец. А когда вместе с мальчишками решался на выпуск «молнии», юлил? Наверно, держался этаким воплощением святости: мол, вот мы какие честные да хорошие…

— Понимаю тебя, Андрей, — сокрушенно вздохнул Александр Ефремович. — Но как мне, объясни, растолковать это парторгам, которые очень интересуются последствиями вашего, ставшего знаменитым брака? Мне уже начали в глаза тикать. Дескать, я подставил Тароянца, а тебя, старого друга, прикрыл. Развел на заводе кумовство.

Гор встал, показывая этим, что разговор окончен. Ему надоело смотреть на поникшую голову Серегина. Но чтобы окончательно, как ему казалось, добить Серегина, чтобы пресечь его дальнейшие попытки влияния на сознание сборщиков, он строго сказал:

— На заводе идет коренная перестройка механизма хозяйствования, а ты отвлекаешь молодежь на какие-то мелкие неурядицы… Сейчас некогда, но в начале марта придется мне собрать партком по браку восьми балок… Не могу я спустить это дело на тормозах. Не могу, как коммунист! — с нажимом выдохнул он парторгу. И, провожая Серегина под руку до двери, тихо добавил: — Потолкуй по-доброму с Гришанковым. Пусть на парткоме он перекинет часть вины за брак и на начальника смены. Пусть он молчит о сумме брака.

Придя домой, Серегин сразу разделся и лег в кровать: перед глазами снова возник тот давний декабрьский день, когда в «аквариум» залетел Тароянц и грубо наорал на него.