Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Я уже решил, что это вы… — возразил Калинин.

— Весь день, простите, готовлюсь к встрече. Вы хорошо знаете город?

— Родился здесь.

— Тогда садитесь на одиннадцатый троллейбус и поезжайте до «Лесопарковой». Я встречу на остановке.

— Хорошо, через полчаса выезжаю, — сказал Калинин, положил трубку и набрал номер, который дал ему Шинкевич.

— «Лесопарковая»? — переспросил Виктор Брониславович. — Подходяще. Представляете, где это?

— В общих чертах. Там где-то спортивный магазин «Динамо»?

— Да. Через Березовую рощу напрямую пройти метров триста — четыреста до девятиэтажек. Сойдете с троллейбуса и никуда с остановки. Запомнили: ни-ку-да!

— Понял.

Спустя час Калинин вышел на «Лесопарковой». Человек пять-шесть пассажиров по протоптанной в снегу неширокой дорожке сразу устремились на зарево жилмассива, растворились среди деревьев. Калинин остался один на остановке, прошелся из конца в конец, остановился. Гаврилин не встречал, но Калинин был уверен: он где-то рядом. Скорее всего, притаился за березами и наблюдает. Калинин кинул взгляд в сторону жилмассива, поглядел на часы, поставил «дипломат» под ноги и заходил вокруг него медленно, кругами.

Хруст снега возник вдалеке, кто-то торопливо шел со стороны Березовой рощи. Шаги все приближались. Из полумрака вынырнула на свет невысокая фигура, тускло заблестела кожанка. Гаврилин быстро шел к остановке, махал на ходу рукой. Калинин стоял и смотрел на него.

— Опоздал, — сказал Гаврилин, находясь уже в нескольких шагах. — Хотел…

Он не успел договорить, что он хотел. Молочного цвета «Жигули», проезжавшие мимо остановки, вдруг резко вывернули на пешеходную дорожку, пронзительно взвизгнули тормоза. Калинин невольно отпрянул, на миг потерял из виду Гаврилина. Когда снова посмотрел, двое парней крепко держали его за руки. Не успел даже заметить, как они оказались рядом, — так быстро все произошло.

К остановке плавно подкатила темная «Волга». Шинкевич и капитан в милицейской форме вышли из нее, быстро направились к Гаврилину. Капитан на ходу машинально захлопнул распахнутую настежь дверцу «Жигулей».

— Что, Гаврилин, оборотня думал сыграть? — сказал Шинкевич.

— Не имеешь права, начальник, хватать. Присвоил имя, тут нет преступления.

— Права? — усмехнулся Шинкевич. — Не тебе о нем говорить. Пошарь-ка у него на поясе, Саша.

Гаврилин дернулся было при этих словах, но гримаса боли пробежала у него по лицу, он обмяк.

— Спокойно, — предупредил капитан, расстегнул пуговицу на кожанке Гаврилина, вытащил из-за пазухи пистолет.

— Значит, опять за старое, — сказал Виктор Брониславович, беря из рук капитана оружие и поднося близко к глазам. — «Вальтер». Конечно, он. А врал, выкинул.

— Все равно не скажу, где прятал, — выкрикнул вдруг Гаврилин. Наручники уже сковали ему руки.

— Да не нужны твои тайны, — со вздохом сказал старый полковник. — Скорей бы ты вместе с ними убирался со свету.

Послышались голоса. От рощи к остановке, переговариваясь, шли женщинах мужчиной, между ними, держа обоих за руки, — ребенок. Следом были еще люди. Вдалеке на дороге показался троллейбус.

— Ну все, в машину, — сказал Шинкевич. — Незачем его людям показывать.

Сойдя с крыльца и окинув быстрым и зорким взглядом лежащие окрест Семеновки леса с кой-где желтеющими прогалами созревших полей, Зинаида остановилась и замерла. Солнце поднималось над увалистыми холмами заречья, и в его свете розоватое марево испарений зыбко клубилось, стушевывая знакомые очертания просторов.

Схватившись за прохладные, слегка отпотевшие перильца, жадно вдыхая свежий воздух, подслащенный солодеющей в копешках отавой, Зинаида упоенно смотрела в текучие дымчатые дали.

Но это благостное настроение держалось лишь какую-то минуту. Отчего-то охватывала подспудная тревога, наполнялось заботой сердце. Вглядываясь в этот сосущий душу лесной окоем, она думала: «Все ли там ладно? Порядок ли? Все ли идет своим чередом?..»

Григорий, муж ее, невысокого росточка мужичок, сухой и подвижный, вывел из сарая заседланную Лысуху. Кобылка косила в прогон оранжевым глазом, перебирала нетерпеливо мягкими дряблыми губами, она понимала: сегодня ей шагать и шагать по тихим, вольно петляющим тропам и проселкам.

Григорий передал повод и отступил, приглядываясь к седлу.

— Вернусь, наверно, опять поздно. Поеду «большим кругом», — сказала Зинаида, достав сапогом стремя.

Григорий услужливо подскочил, поддал широкой ладонью, и Зинаида живо влетела в седло.

Лысуха, ощутив знакомую тяжесть, переступила, встряхнула седеющей гривой.

Григорий подал полинялый зеленый плащ, полевую брезентовую сумку, маленький зачехленный топорик.

— Дай еще и мешишко, какой гриб попадется. Ну вот. Теперь, кажись, снарядилась, — успокоенно сказала Зинаида, закидывая ремень сумки через плечо. Но во взгляде ее, в потерянно перебирающих поводья руках, в самой позе угадывалось волнение.

Она тронула лошадь, но тут же остановилась. Всегда вот так у нее: собирается — молчит, ничего не вспомнит, а как отъедет — пойдут наказы.

— Копешки-то растряси, растряси — подсохнут.

— Чего говорить… — угодливо кивал Григорий.

— В печи-то простокваша. Посмотри. Как свернется, сдвинь на шесток. В сельнике рябина в корзине, высыпь на подволку. А картошку будешь копать — в подвал не таскай, пусть полежит на солнце, поветряет…

Григорий послушно поддакивал. Он понимал: жена уезжает на весь день, дело ответственное — служба; мало ли с чем столкнется, все бывало в этой глухомани — сам переживал всегда за нее, — пусть хоть за дом будет спокойна.

Спустившись прогоном к Шаче и переехав брод — чисто, хрустко проскрипел под копытами камешник, — Зинаида вспомнила еще одно дело: сменить бы воду в кадушках с отмачивающимися чернушками. Поднявшись на берег, она оглянулась: Григорий все стоял на нижней ступеньке. Кричать — далековато, не услышит, и Зинаида тронула Лысуху — может, сам догадается.

Теперь ее взгляд устремился к лесу. Опять она подумала: как там? Чем он ее встретит? Может, что нарушено?

По долгу службы она старалась сдерживать боевой пыл подкатывающих к лесу на автомашинах гуляк и промысловиков. Но, замечая в каждый свой обход какие-то приметы буйно погулявших по угодьям «любителей природы» — черные блюдца кострищ с раскиданными головнями и подпалинами сосенок, выжженные поляны, укатанные «лежбища» с оставленными консервными банками и пузатыми бутылками, черничные кусты, выдранные с корнем, разоренные муравейники, порубленную и замятую в колеях, перемолотую колесами молодую поросль, — Зинаида удрученно сникала. Ей становилось стыдно: вот, дескать, надеются на нее, платят ей деньги, но порядка нет, наезжающий народ чувствует себя в этом мире как в своем подворье. Зинаида терялась. Но и самолюбие поднималось в ней. Она вдруг чувствовала себя оскорбленной: заявились в ее владения, напакостили, погодите у меня!..