Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Быстро после этого сообразили, что сосед Гаврилина работает в сберкассе, а жена его почтальонша. Поэтому и письмо было без штемпеля.

Когда в загсе сбивались с ног в поисках печати, большесемейный бухгалтер уже прикидывал, как с ее помощью расширить свое жилье.

Такая вот игра случайностей.

После этого жестокость Гаврилина тем более была необъяснимой. Разгадка пришла, когда исследовали пули: и в постового на базаре, и у Хлыстовой на квартире стреляли из одного пистолета.

Теперь было известно и кто ограбил ученого-геолога. Оставалось найти Гаврилина, но след его нигде не возникал, похоже, убрался из города.

Полковник задумался, сделал жест не торопить его и смотрел за окно, где плыли посеребренные первым снежком поля.

— А всплыла эта история, — продолжал он, — через десять лет на том же базаре. В один прекрасный зимний день задержали шустрого мужичонку. Сбывал из-под полы шкурку баргузинского соболя. Потянули — а у него соболей таких дюжина. Скупал у забайкальских охотников.

Соболятник сообразил, что не отвертеться, решил торговаться: знаю про Гаврилина. Как с вами, виделся с ним полмесяца назад. Бурки у него сшил.

Гаврилина взяли без шума. Он неплохо жил в поселке в тайге. Семью имел, сына. Правда, приемного. Шорник в том поселке свой был, так он, чтобы не ссориться, быстренько перековался на сапожника… А тогда рубанул сразу все концы, тем и спасся. Босой, в фуфайке на голое тело, прямиком побежал к железнодорожному переезду, прыгнул в товарняк, завалил себя досками и девять суток так до Урала ехал. Соображал: на свободе отныне опасно. На Урале залез в карман к деревенской тетке. Специально, конечно. Год за это получил. На отсидку пошел под чужим именем. Срок не ахти какой, в прошлом его после не копались, выдали ему документы, каких добивался. Да…

Всего один раз видел его: вели по коридору на допрос. Больше не мог, не хотел, боялся. — Шинкевич вздохнул. — Боялся: доберусь — и всю обойму всажу. Убеждать не надо меня, знаю, чист, а иногда подумается: Резниченко ведь за себя подставил. Положа руку на сердце, пойди я тогда, так же повел бы себя…

История врезалась в память. Приехав домой, Калинин довольно точно по горячим следам записал ее.

Рассказ вскоре был напечатан в газете.

Успех он имел, писем и звонков было много. Хотя Калинину пришлось и оправдываться, что рассказ не о расплате за беспечность и потерю бдительности, а о бесконечно тяжелой, опасной работе милиции.

Одна пожилая интеллигентная семейная чета даже наведалась в редакцию, чтобы специально засвидетельствовать, что в момент, когда стреляли на базаре в милиционера, они находились в шаге от преступника.

— Мы меняли Анютиной мамы колечко с бриллиантом на муку, — поддерживая супругу под руку, говорил старичок, — и когда этот бандит выстрелил, у меня колечко выпало и покатилось в пыли. Так и не нашлось.

Старичок поглядел под ноги так, словно след колечка мог отыскаться на полу кабинета.

— Да, — замечая улыбку на лице Калинина, продолжал он без обиды, — сейчас этому можно улыбаться, а тогда нам с Анютой пришлось…

Калинин улыбался не тому, что они рассказывали. Он вдруг себе представил, что был уже, наверно, тысячным слушателем истории с колечком…

Прошло три месяца. Калинин уже изрядно забыл о своей публикации, как вдруг однажды воскресным утром раздался звонок в дверь. Жена и дочь совсем недавно отправились в детский сад на утренник. Калинин не сомневался, что они забыли что-то и вернулись.

Он открыл дверь. На пороге стоял пожилой, лет шестидесяти, мужчина невысокого роста в коричневом кожаном полупальто. Шапка на голове тоже была кожаная, только черного цвета. Он неловко переминался с ноги на ногу, смущение было на его морщинистом лице.

— Вы Калинин? В газете работаете? — спросил, помолчав.

— Да, — кивнул Калинин.

— Фадеев Николай Кузьмич, — представился мужчина.

Смущаясь больше прежнего, он вытащил из внутреннего кармана полупальто свернутую газету, ту самую, с нашумевшим в свое время рассказом.

Пока пришелец медленно разворачивал газетку, Калинин вспомнил: Фадеев — это же один из троих, кто отправлялся задерживать Гаврилина.

— Входите, входите, — попросил он.

В коридоре помог нежданному гостю снять кожанку. Еще через минуту они сидели в комнате друг против друга.

— Хотел сразу зайти, — сказал Фадеев, — да не получилось. Язва, будь она неладна. — Он провел указательным пальцем по животу, грустно улыбнулся, спросил: — Гурьев, это ведь Гаврилова вы так окрестили в рассказе, не правда ли?

— Гаврилина, — машинально поправил Калинин и кивнул.

— Думаете, может, вот, пришел хвастаться своими подвигами…

— Ну что вы, что вы!

— Да нет, это я сам от неловкости, извините, — смешался, потупился он опять. — Вторгся вот к вам.

— Пойду принесу чаю, — сказал Калинин.

Ему хотелось дать гостю оправиться от смущения.

Когда он вернулся, пришелец освоился, сидел свободно, закинув ногу на ногу. Развернутая газета лежала на столе перед ним.

— Понимаете, — сказал он, пододвигая к себе стакан, — для меня этот рассказ как свидание с молодостью, с боевыми моими товарищами. В ту ночь, да что ночь, в одно мгновение я лишился лучшего друга. — Голос Фадеева надломился, дрогнул. Он спешно чуть дрожащей рукой взялся за стакан и медленными глотками пил чай.

— Виталику Резниченко на другой день двадцать один исполнялся, он нас всех помоложе был. Я подарок ему приготовил, зажигалку. Не пришлось вручить. — Собеседник помолчал. — Резниченко почти всю войну прошел, ранен был, взрывом на метр в землю закапало, еле отрыли. Выжил, а вот ведь…

— Вы тоже на фронте были?

— Шинкевич рассказывал? — спросил гость.

Калинин кивнул.

— Был… Две Славы имею. Мы почти одновременно все в органы пришли. С Виталием еще до этого на врачебной комиссии познакомились, он меня и зазвал потом в милицию, так бы я в деревню уехал. Да, — тяжело вздохнул Фадеев, — если бы не та ночь. — Он помешал ложечкой чай, отодвинул стакан.

— Последовательность операции вы четко нарисовали. Я читал и еще удивлялся, будто сами там были. — Фадеев вскинул голову, посмотрел Калинину в глаза.

— Что удивительного, как узнал, так и записал.

— Ну другие начнут присочинять: от правды камня на камне не останется. А вы молодец. Старались описать все точно, как было?

— Вроде бы, — сказал Калинин.

— Я к тому, что в одном месте у вас маленькая ошибочка. Где вы пишете, что Гаврилин сам открыл дверь. Хотите, расскажу, как в самом деле?

— Еще бы, — Калинин подался вперед.

— Гаврилин точно был у любовницы, когда постучал Виталий Резниченко, Хлыстова сказала: «Халат накину, отопру». Штришок вот какой. Правее от двери в квартиру была другая дверь, в чулан. Квартиру и чулан разделяла капитальная стена. Кто бы мог знать, что Гаврилин прорубил лаз в этот чулан. Пока любовница тянула время на одевание, — верно, не долго тянула, — нырнул в лаз и через щель в двери чулана глядел в коридор. Мы с Найденовым Колей, с участковым, стояли у входа с лестничной площадки в коридор, курили. Нарушение, конечно, но, будь он в квартире, он бы не увидел. Беда в том, что он видел всех нас и решил прорываться любой ценой. Выстрелы раздались, как только отворилась дверь. Понимаете, все внимание на квартирную дверь, а он из чулана… Он у нас на прицеле и не был. Ну, а остальное вот, — Фадеев отчеркнул строчки в газете.