Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Месяц назад Петр Иванович возился с малышом-внуком, шестилетним Борькой. И совершенно неожиданно, глядя на тоненькие детские ручки, крохотное тельце и такие наивные вопросительно-ищущие глаза, поймал себя на мысли: «А если он? Что было бы, смог бы, нет?» Кто мог ответить на его вопрос? Только жизнь отвечает на большинство вопросов, которые мы ей задаем. Но Петр Иванович был твердо уверен — Борьке не придется испытать того, что выпало на его долю. Он не допустит этого.

Сашка вел командирскую машину уверенно, даже лихо. В нем тоже не было заметно усталости. Сашка помалкивал. Петр Иванович временами бросал на него взгляд — новый водитель начинал нравиться ему. И в глазах, полуприкрытых, много повидавших за свою жизнь глазах полковника Стеблева не было ни усмешки, ни снисходительности.

Ничем бы эта долгая езда Калинину не запомнилась, если бы не дорога — и попутчики. Единственным соседом по купе фирменного поезда оказался высокий, спортивного вида пожилой мужчина. Виктор Брониславович Шинкевич прежде работал в уголовном розыске, а теперь был полковником в отставке. Как он шутил, на отдыхе ему вышел отдых: он ехал из санатория.

Старый полковник мог что рассказать и рассказчиком оказался толковым. Порой Калинин спохватывался: только что вроде стояли на одной крупной станции, и вот другая — так быстро за разговором летели часы.

Постепенно все-таки некоторая монотонность, неизбежная, когда говорят об одном и том же предмете, обозначилась.

— Вы все об удачах, — сказал Калинин, возвратившись в купе на крупной станции с ворохом свежих газет. — А ведь наверняка было: с ног сбивались, хотели распутать дело, а не удалось?

Полковник, взяв в руки газету, задумался, медленно покачал головой:

— Особенно важные — нет.

— Но по крайней мере годы тянулось? — не хотел сдаваться Калинин.

— Да, такое бывало.

Шинкевич перебрал газеты, стопкой сложил на край столика.

— Представьте себе, — начал он, — базар первой послевоенной осени. Никакими красками его, конечно, не напишешь. Уж если пытаться, то всеми сразу — такая пестрота. И деньги, конечно, были в ходу, но чаще обменивали на продукты вещи. Чего только не несли! От перин и трофейных аккордеонов до патефонных и швейных иголок, тоже неотечественных. Золотишко время от времени мелькало. Оружие реже, но и оно выныривало нет-нет. Одежда — самый ходовой товар: телогрейки, обмундирование разное, костюмы, отрезы. Этакая полубарахолка. Публика — самая разношерстная. Голодно, на одни карточки не просуществуешь, ноги сами на базар приведут.

Нам базар сколько хлопот доставлял, столько и помогал. Половину — это, пожалуй, привру, но много квартирных краж и грабежей в темных закоулках мы на базаре распутали или зацепку нашли.

Там и произошла завязка этой истории.

Мы тогда тщетно пытались раскрыть один грабеж. Раздели знаменитого ученого-геолога. Он по просьбе студентов почти до полуночи читал лекцию, потом студенты его провожали. Шагов за триста до своего дома он отправил провожатых обратно. На этих-то метрах его встретили и раздели.

Дело тянулось с весны. Ученый никуда не жаловался, не торопил нас, вскоре уехал в экспедицию в Саяны. Нам тем более хотелось сделать ему приятное. Когда особенно хочется, я замечал, случается все наоборот.

Да… Профессорские вещи как в воду канули. Думали, что их в другой город переправили. Вдруг серый в крапинку пиджак с чернильным несмываемым пятнышком — профессор носил самописку в нагрудном кармане — попался на глаза нашему сотруднику. Вдвоем с дежурным милиционером он задержал колхозника из ближнего села. Тот был ни при чем, просто приодеться хотел, гимнастерка со споротыми погонами надоела. Сразу сообразил, что попал в переплет, глазами указал на стоящего в пяти шагах невысокого парня. Парень стоял спиной к оперативнику и постовому, но каким-то нюхом угадал опасность. Постовой успел сделать два шага к нему. Парень резко обернулся. Локтем одной руки прикрывал лицо, в другой руке был пистолет. Он выстрелил два раза и побежал. Постовой упал.

Народ кругом, стрелять нельзя, тут опытный оперативник растеряется, а тот в розыске новичок, из вчерашних фронтовиков. Замешкался, сперва кинулся помогать постовому.

В итоге, кроме профессорского пиджака, похвастать было нечем. Да и пиджак достался ценой двух ран постового.

Раны его были неопасными, обе пули застряли в мякоти ноги, но крови он потерял много. Из-за этого, видно, и поползли слухи, что на базаре наповал убили милиционера. Кровь, страшно, а у страха глаза велики.

Мы не опровергали слухов. Считали, что наше дело — преступников ловить. Наверно, правильно считали. Хотя, знай о последствиях, мы все-таки обратили бы внимание на слухи. Не буду об этом, задним числом проблемы легко решаются. А последствия были серьезные.

Шинкевич помолчал с минуту, нахмурил лоб, решая для себя что-то, продолжал:

— Без дел не сидели, а тут еще одно подкинули. В городском загсе украли из стола около тысячи рублей и печать. Денег сумма невелика, три буханки хлеба по-тогдашнему не купишь на них. Но вот печать. Разверните слово «загс». Умелые руки с этой печатью такие акты гражданского состояния состряпают, голова кругом пойдет.

Мы искали. Первый день результатов не принес, второй тоже проходил без успехов. Проверяли всех, кто приходил в загс, а посетителей было много. А к вечеру второго дня в райотделе появилось письмо. Пришло оно официально, по почте, но штемпеля не было. Печатными крупными буквами карандашом было написано на треугольнике: «Начяльнеку милицыи срочна».

Мы только-только вернулись с одной операции, я докладывал Григорьеву. Тут принесли бумаги, письмо лежало сверху. Как сейчас, вижу серый треугольник с загнутыми острыми углами.

Григорьев слушал меня и одновременно читал.

— Погляди, — протянул он мне эту бумагу, — какое письмо.

Письмом в общепринятом смысле это послание не назовешь. Нарезанные из газетного текста, подклеенные одна к одной без интервала между словами буковки:

«Ниищщитипичатьонауфетькигаврилинавсараинадвирстакомонфулиганукраласамвераятнаулюбовницызойкихлыстовайпьетвоткуадрисунизнаюеевсесабакизнают».

Подписи не было. Анонимка.

Записка серьезная, от такой не отмахнешься, но я не мог, читая, не улыбнуться.

— Пограмотнее нас с тобой, — хмуро сказал Григорьев. — Был бы тем, под кого пыжится, наудачу меньше бы ошибок сделал. Перестарался. «Водку» любой, хоть трезвенник, хоть горький пропойца, без ошибок нацарапает. И еще вводное словечко. «Вероятно». На интеллигентность претензия. Ну да ладно, сейчас не до правописания, печать нужна.