Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Просидев в коридоре с полчаса, Петька вернулся в комнату. Будить мать он не решился. Он прилег рядом с сестренкой на ворох одежды, набросанный неподалеку от «буржуйки», накрылся с головой старенькой маминой шубой и постарался заснуть. Эта ночь показалась ему самой длинной. Да и не знал он раньше, что они могут тянуться так долго. Обычно ночь пролетала незаметно — стоило закрыть глаза, а откроешь их, за окном уже светло.

Утром он долго не мог разбудить маму: тянул ее за рукав, шептал на ухо: «Мама, мама, ну проснись, ну что ты?..» И чувствовал, что у него не хватает сил. Проснувшаяся от Петькиной возни Машенька бросилась помогать брату, пронзительно крича что-то в лицо спящей. Петька сообразил, что он напугал сестренку, но, вместо того чтобы успокоить ее, сурово пригрозил, помахав перед Машиным носом рукой в варежке: «Тише ты, как сирена прямо воешь!» Маша унялась.

Мать сбрасывала дрему.

— Ну что вы, что вы? — тихо произнесла она. — Проголодались? — и обессиленно вздохнула: — Уж скорее бы все кончалось!

Петька не слышал последней фразы, он уже говорил о своем: про чемодан, антресоли, лестницу… До матери его слова доходили с трудом. Но когда она поняла, встала.

— Погоди, — сказала, будто отмахиваясь от Петькиных причуд, — потом, сынок, — и, опустив голову, достала что-то из-под подушки, — сегодня тебе одному за хлебом идти придется. — Она протянула сыну карточки, помолчав, добавила: — Ты дождись, пока Леонид Семеныч соберется, с ним пойдешь.

Леонид Семенович, который отдал свою табуретку, был их соседом. Петьке он казался страшным, дремучим стариком, мрачным и неразговорчивым. Идти с ним не хотелось, но ослушаться маминого приказа он не мог.

Сосед собирался долго. Кряхтел, охал, строго смотрел на Петьку из-под мохнатых бровей, качал головой. И Петька не понимал еще, что сердился-то старик вовсе не на него. Уже перед самым уходом сосед вытащил из кармана кусок сахара, сунул его Петьке в руку.

— Ешь, Петруха, тебе это пригодится. Мать-то твоя… — он не договорил, тяжело закашлялся, опустил глаза.

Так и пошли, старый да малый. По дороге Леонид Семенович разговорился, и Петька почувствовал себя с ним свободнее. Очередь была длинная. Люди пританцовывали на морозе. Чтобы мальчика не продуло, старик все время держал его перед собой, заслоняя от ветра. Вернулись они друзьями. На обратном пути Петька рассказал Леониду Семеновичу про стремянку.

— Этому горю мы поможем, — бодро заверил старик.

Но когда он принялся за стремянку, Петька увидел, что держится сам Леонид Семенович только за счет своей бодрости, с лестницей он справился с трудом. Затем долго не мог отдышаться. Сидел, как и Петька, на корточках возле стенки, смотрел с тоской на свои трясущиеся руки. Перед уходом сказал:

— А вот наверх сам давай, малец. Мне это уже не по плечу.

Петька, забыв попрощаться, сразу полез по стремянке. Он был мал, и, хотя и приподнялся на цыпочки, полка была в двух-трех сантиметрах от его руки. Волей-неволей пришлось идти за матерью.

— Принес? — спросила она, когда Петька появился на пороге.

— Угу, — промычал он и протянул узелок с хлебом.

Машенька жадными глазами смотрела на узелок.

— Мам, деда Леня поставил лестницу, пойдем!

Безучастные глаза матери смотрели мимо него. Она машинально разворачивала завернутый в платок хлеб. Потом молча разрезала его на две неодинаковые части. Большую дала Машеньке.

— А тебе? — спросил Петька.

— Мне сегодня не хочется, — ответила мать и снова опустила на подушку голову в свалявшемся пуховом платке, без которого Петька ее уже и не представлял. — Ешьте! — добавила она, помолчала, потом прошептала еще: — Только не все сразу, на вечер оставьте.

Петька понял, что звать мать в коридор бесполезно. От Машеньки толку еще меньше. Надо было что-то придумывать самому. Но для начала Петька вцепился зубами в хлеб, удерживая его обеими руками. Рот наполнился едкой слюной, в животе заурчало. Он откусил почти полкуска и, не разжевывая, а только подержав его во рту немного, проглотил. Посмотрел на Машеньку — та съела свою порцию и теперь жадными глазенками глядела на Петькины руки, в которых была черная горбушка. Петька отвел от сестры глаза, откусил еще чуть-чуть. Остаток быстро сунул матери под подушку, поглубже, чтобы Маша не смогла достать. «Проснется — съест», — подумал он, борясь с собой.

Чтобы отвлечься, Петька решил вернуться к своей затее. Но сначала он подошел к Машеньке, погладил ее по голове, проворчал, как взрослый, рассудительно:

— Ложись, во сне есть не хочется.

Лишь после того как сестренка уснула, он вышел в коридор. Ничего подходящего на глаза не попадалось. Петька пошел в промерзшую, пустынную кухню. Он не знал, точно что ему нужно, но все равно искал. И только когда он уже повернулся, чтобы идти назад, вспомнил про мусорное ведро, что стояло под раковиной.

Для того чтобы взгромоздить его на стремянку, Петьке пришлось преодолеть две нижние ступеньки. Потом не спеша поднялся к заветной площадке наверху стремянки и осторожно, припав всем телом к наклонной лестнице, поставил ведро и слез. Нужно было передохнуть.

Прислонился к стене. В памяти всплыл кусок хлеба под подушкой у матери. Он сглотнул набежавшую слюну. В глазах потемнело. Но остановиться Петька уже не мог. Отдышавшись, он подошел к стремянке, сбросил с рук варежки, чтоб не мешались.

Очень осторожно, боясь сделать лишнее движение, полез наверх. Чтобы было удобнее, он скинул перед этим валенки и теперь ощущал леденящий металл даже сквозь теплые шерстяные носки. Но носки были слишком толстые и скользили на перекладинах. Пришлось спуститься.

Утром мать сказала, что от фанерного чемоданчика проку будет мало, больше возни. Петька и на собственном опыте знал, что фанера горит плохо, а пока ее разделаешь, расщепишь на маленькие кусочки, чтоб можно было засунуть в пасть ненасытной «буржуйки», — семь потов сойдет и исцарапаешься весь. Правда, там еще были деревянные брусочки, к которым крепилась фанера. Но все, вместе взятые, они были не больше одной ножки от сгоревшей табуретки. Так что ж, отказаться от своей затеи?! Нет. Петька вспомнил снисходительно-ласковый тон маминого голоса. И ему стало обидно. Нет, он не маленький! Ведь посылала же она его за хлебом, значит, доверяла?! Разве можно его равнять с сестренкой, та, в самом деле, ребенок, а он… Петька снял носки. Пальцы сразу одеревенели. Он растер их руками, размял — теперь не оскользнется, не оступится.

Железо обжигало кожу, и Петька после каждого шажка тер ногу об ногу. Подъем показался ему бесконечным. Ошибаться нельзя, каждое движение он рассчитывал. И хотя руки слабели, не позволял им дрожать. И он был почти у цели, полка была на уровне груди, а на ней — заветный, крашенный в темно-коричневый цвет чемоданчик.