Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Что произошло дальше, Петька не понял. В ушах стоял звон, болели спина и локоть, остро саднил подбородок. Он потрогал его левой рукой — на пальцах осталась кровь. Петька равнодушно поглядел на пальцы, облизнул их. В голове прояснялось. Увидел, что стремянка как стояла, так и стоит. Сам он лежал на спине, правая рука сжимала ручку чемодана, придавившего его к полу. Ведро валялось где-то сбоку, у двери. А из-за другой двери, ведущей в комнату, таращила на него удивленно-испуганные глаза Машенька.

— Тш-ш-с, — прошипел ей Петька, поднося к губам указательный палец. — Тихо! Мама спит?

Машенька, не спуская с брата настороженного взгляда, кивнула головой.

Первым делом Петька принялся натягивать на ноги носки, а потом валенки. Про варежки он забыл. Сестренка захлопнула за собой дверь и подошла к чемодану, уставилась на него молча, пряча подбородок и нос в платке, который делал ее похожей на маленькую старушку.

— Отойди, — прошептал ей Петька и приподнял чемодан, собираясь оттащить его в комнату.

Внутри что-то зашуршало, перекатилось от стенки к стенке. Петька положил чемодан на пол, присел перед ним. Долго не мог справиться с замочком — застывшие пальцы соскальзывали. Машенька сидела рядом на корточках, испуг ее прошел, и она с любопытством наблюдала за братом.

В чемодане лежали скомканные газеты. «Будет чем печку разжечь», — машинально отметил Петька. Он сунул руку и нащупал под мятой бумагой что-то твердое.

— Что это? — Машенька смотрела то на незнакомый предмет, то на брата.

— Колбаса, — ответил тот, сам не веря своим глазам.

Вкус колбасы Петька уже давно забыл. Но сейчас в его руке была именно она, полкружочка сухой, жесткой, копченой колбасы, перетянутой с одной стороны желтенькой жилкой, с другой просто-напросто обломленной — наверное, у отца не было ножа под рукой.

— А зачем она? — в сестренкином голосе звучала нотка уважения к своему такому большому, почти взрослому брату.

— Узнаешь, — сказал Петька, — потом. Ты хлеб из-под подушки не брала?

Машенька сразу насупилась и заплакала.

— Она сама мне дала, — пропищала тоненько, сквозь всхлипы.

В комнату Петька вошел, волоча за собой в одной руке чемодан, другой прижимая к груди находку. Машенька шла за ним, шмыгая носом и растирая слезы по щекам.

Мать лежала в том же положении, что и час назад. Глаза ее были открыты.

— Откуда? — еле слышно спросила она. Петька молча указал глазами на чемодан.

— Отец… Ваня… — тело матери затряслось — она беззвучно, без слез рыдала.

Петька подтащил чемодан к печке. Взял с пола нож с железной ручкой и, положив на крышку чемодана колбасу, отрезал от нее кусок толщиной со свой палец. Потом он подошел к матери и протянул ей. Мать отвернулась. Петька зашел с другой стороны и попытался было сунуть ломтик колбасы прямо ей в рот. Но она плотно сжала губы. А Маша, не понимая, что происходит, продолжала плакать.

— Сам, съешь сам, — наконец произнесла мать, она задыхалась, и голос ее звучал прерывисто, — Машеньке отрежь.

Петька не отступал.

— Слушай меня внимательно, сынок, теперь ты… ты отвечаешь за себя и за Машеньку, понял? — она надолго смолкла. — Когда меня…

Петька кивнул. Теперь и по его щекам текли слезы. Но он не замечал их.

— Растопи печь. На вот… — мать вытащила из-под одеяла и протянула Петьке спичечный коробок, — теперь тебе самому придется.

Петька взял спички, пошел было к «буржуйке».

— Стой, — мать попыталась приподняться, но не смогла, — стой. Сходи сначала к Леониду Семенычу, позови его сюда. Скорее только, скорей.

Петька бросился к двери.

Леонид Семенович не открывал. Петька минут пятнадцать колотил в дверь. Наконец понял, что ему не откроют, и вернулся домой.

Машенька спала. Щеки порозовели, и дышала она ровнее, глубже, чем обычно. Петька накрыл ее шубой, подошел к кровати. Мать лежала с открытыми глазами, ресницы чуть подрагивали.

— Где он?

— Не открывает, наверное, ушел.

— Сходи, — голос был еле слышен, отдельные слова не доходили до Петьки, — люди… к ним… — мать прервалась на полуслове.

Петька немного постоял у кровати и отошел. Потом он отрезал себе тонюсенькую, почти прозрачную на свет дольку колбасы, долго держал ее во рту, борясь с острым желанием проглотить сразу же, не разжевывая.

То, что осталось от кружочка, спрятал так, чтобы не смогла найти Машенька. После этого Петька присел у печки с ножом в руках: нужно было одолеть неподатливую фанеру, развести огонь…

Петр Иванович так и не сомкнул глаз в эту ночь. Но он не чувствовал усталости. Хотелось выбраться из машины, размять ноги и затекшую спину.

Воспоминания не омрачили его. «После учений надо бы съездить в Москву, проведать Машу», — подумалось ему. У Марии Ивановны давно была своя семья: муж, трое детей. И она ничего не помнила — восприятие мира, оставляющее следы в памяти, пришло к ней лишь год спустя, в детском доме. А Петр Иванович никогда не рассказывал ей о событиях той страшной далекой зимы.

Их нашли на одиннадцатый день после смерти матери. Леонид Семенович умер днем раньше. Когда пришли незнакомые люди, в кармане Петькиного пальтишка оставались еще два кусочка колбасы. Он их берег, хотя Машенька плакала уже постоянно и беззвучно, почти как мать в свои последние дни. Выходить Петька боялся. Боялся не за себя, он не мог оставить сестренку одну. Брать с собой? Вряд ли б она вынесла, силенок ее еле-еле хватало для того, чтобы добираться от двери к печке.

На стук Петька откликнулся не сразу. Он был занят делом: кромсал дверь в комнату — щепку за щепкой, расцарапав и ободрав до крови руки, не чувствуя боли. Без тепла они бы не выдержали и дня, он знал это точно. И отчаянным усилием превозмогал слабость, желание лечь и не вставать больше, уснуть. Но он не давал себе спать днем. Неделю назад он обошел все квартиры в подъезде, стучался в двери — никто не открывал. Дом опустел. И поэтому он сначала не поверил в стук за дверью. Такое уже случалось с ним не раз за последние дни — слышались шорохи, голоса, звуки. Петька ничего не знал о слуховых галлюцинациях.

Спустя некоторое время, так и не выпуская из руки ножа, он подошел к двери, открыл ее. На пороге стояли трое мужчин в шинелях и в шапках с опущенными ушами.

Потом был до отказа забитый детьми грузовичок с навесом, дорога. «Дорога жизни» — это он узнал много позже, спустя годы. Тогда же он выяснил подробности о своем отце. Тот погиб в сорок четвертом, так и не узнав никогда о том, что спас своих детей, подарив им те самые одиннадцать дней… Потом был детский дом, суворовское училище, военное. Много чего было в жизни Петра Ивановича. Но уже ничто из последующего не осело в его памяти столь глубоко, как та зима.