Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Она посмотрела за реку на плавные, краснеющие рябинами взгорья и добавила: «Птица сейчас сытая. Рябину еще не трогает. Рябины нынче полно, ветки гнутся. Зима должна быть морозная».

Тропа вилась вдоль Шачи, отсекая излуки.

Зинаида повернула Лысуху на едва приметную стежку. Через десять минут лесок кончился, открылись гребнистые польца с хилой ржицей, по закрайкам, по низинкам — вымочки, зияют красноватые плешины. Посреди полей домики в окружении старых берез и лип. Колодезный журавль вровень с электрическим столбом. Деревня Дьяково.

Зинаида только въезжала в прогон с догнивающими в траве пряслами, а уж Павла Егоровна приветно махала ей, выйдя к колодезному пригорку.

«Ждет не дождется дьяковская гражданка», — улыбнулась Зинаида. Вздрогнуло радостно сердце, отмякли утомленные высматриванием и ожиданием глаза. И только сейчас стало ясно, как сама соскучилась по Павле Егоровне, — любила заезжать к ней.

В послевоенные годы лет двадцать Павла Егоровна возглавляла льноводческое звено. Славилась по всей области высоким качеством сдаваемого волокна. Ей часто приходилось выступать на слетах, перед пионерами, на праздниках. Свои речи она обычно начинала словами: «Я, простая советская гражданка…» Вообще она любила вставить это слово, в нем как бы заключалась для нее строгая, взыскательная оценка людских поступков и дел.

Народ, особенно мужики, простодушно посмеивались над ней, над ее скрупулезной честностью и сознательностью и между собой называли ее не иначе как Гражданка.

— Пропащая явилась! Долгонько, долгонько не вижу! — говорила Павла Егоровна с упреком, подхватив Лысуху под уздцы. — А я уж и билет выписала, восемь кубов. Должна, думаю, появиться с обходом. Проточкуй мне сегодня. Ребяты приедут — спилят. А сейчас в дом, в дом.

Павла Егоровна высока, сутуловата. Голос у ней суетливый, щебечущий, надтреснуто-звонкий — не голос, голосок.

Зинаида перешагнула порог, скинула с плеча сумку, вынула целлофановый мешок с вареными яйцами и хлебом. Павла Егоровна достала из печки чайник, принесла сахар, сушки с маком, тарелку отварной картохи с соленьем.

За обедом Павла Егоровна рассказывала про сыновей, вертела в руках их убористые длинные письма.

— Пишут, Матвеевна, пишут, не забывают. Собираются приехать. Аркадий, правда, не знаю, приедет ли, он ведь заведует складом на овощной базе, а сейчас самый разгар, идет приемка. Могут подсунуть такой товар, что потом не прочихаешься. Хорошо, что агроном. Юрка тоже пишет. Приедет в конце сентября. Этот все на тракторе при горкомхозе. И Николай обещает. Неприятность у него была летом…

— Что такое? — встревожилась Зинаида.

— В карьере. Подкопался, видно, сильно. Стенка-то и пошла. Засыпало. Хорошо, кабина выдержала, а то бы… Нет, не забывают меня, пишут, да как складно уложат-то — прямо сказанье какое. И всегда ответа подробного требуют. Все, все им интересно: как Шача течет, на полях что посеяно, какие в лесу ягоды, грибы, кто уехал, кто приехал. Я только тем и занимаюсь, что ответы строчу.

— Павла Егоровна, — с сочувствием глядя в растерянно задумавшееся лицо старухи, спросила Зинаида, — а все же почему? Почему их отпустила? Ты же человек сознательный, всю жизнь для колхоза жила. И школьников призывала служить. А свои дети, что же, — сбежали?

Павла Егоровна изумленно подняла посеченные редкие брови, прихлопнула по столешнице длинной сухой ладонью:

— Граждане! И это упрек мне!.. Да я ли их не держала! Говорю им: сыны, вот по радио что говорят: село, село — надо, говорю, надо, не вы, так кто же! А они росли-подрастали, копили умишко, сами стали присматриваться, что да как, — с обидой говорила Павла Егоровна. — Аркадий закончил техникум, приехал агрономом. Взялся с душой — не вышло. Бывало, придет расстроенный. Что, опять отругали? Опять! А за что ругали? Дескать, урожаи низкие, семена не засыпал, трактористы бракодельничают, халтурят: плохо следишь, беспечный. Ругали, и в газетке сколько раз пропечатывали, такой и сякой. Теперь Юра — второй сын. Я ему все время подсказывала: Юра, делай все честь по чести, не растрачивай совесть. Я-то говорила, а придет бригадир Савосин: Юрка, сегодня кровь из носа, но чтобы Гольцы вспахал! «Но там грязно еще, ленты режутся». — «Не твое дело, выполняй наряд!»

Павла Егоровна смотрела прямо и напряженно. Зинаида растерялась, не знала, что говорить.

— Пойдем в лес, проточкую, а то запозднюсь, мне еще ехать и ехать, — сказала она, отводя взгляд.

Павла Егоровна расторопно поднялась, надела фланелевую, с вцепившимися семенами череды кофту, взяла посошок, и они вышли из дома.

Сойдя с крыльца на утоптанный, поросший приплюснутым пыльным подорожником пятачок, Павла Егоровна, сокрушенно качая головой, засеменила по двору:

— Козе-то подстилки подбросить — совсем забыла. Вот растрепа…

Зинаида заглянула в раскрытый воротный проем.

Рогатая коза в отгороженном углу, сунувшись в кормушку, хрумкала сеном. Заслышав шаги, настороженно подняла голову, замерла, большие и чуткие глаза матово заблестели в полусумраке.

— С подстилкой горе. Вот накосила на болотине — экономлю, — говорила меж тем Павла Егоровна, растрясая сыпучую шебуршащую осочку.

Обрадовавшись появлению хозяйки, коза заблеяла, подбежала к воротцам, зачавкала проступающая под копытами мокреть.

— Осочка — разве подстилка! Один счет — тут же все стопчет, смесит, — сказала Зинаида, озирая просторный и гулкий двор со свисающими с перекладов лохмотьями паутины. Старинная, толково продуманная разгородка двора сохранена в целости: жердевой хлев с высокими яслями, где стояла корова, рядом хлев поменьше — для подтелка, вдоль задней стены невысокая дощатая отгородка — тут стояли овечки. Поперек перекладов провисшие куриные насесты в натеках белого помета.

— Осочка, знамо, подстилка неважная, — говорила между делом Павла Егоровна. — Да все же не пустое место.

— Чего соломы не привезешь?

— Какой, милая?

— Как какой? Кругом поля — жнут.

— Ага, так-то просто. В прошлом году заикнулась Савосину, так он развел: да мы не разрешаем, да это надо у председателя спрашивать. А и разрешат — находишься. Трактористы ноне дорогие. Бутылку выпьет, да еще и пятерку давай. Бутылка вроде не в счет. А она ведь тоже денег стоит…

— Вот что, — решительно заявила Зинаида. — Двуколка-то у тебя была где-то? Давай неси сбрую какая есть — сладим упряжь, съездим.

— Ты что, Зинаида, как можно без спроса… Я в жизни клочка сена чужого-то… Я же все по совести…

— Вот, вот, по совести. Заслужила, заработала за всю жизнь.

Павла Егоровна стояла в растерянности, но уже чувствовалось ее колебание.

— И никакое не «чужое», имеешь право!.. Даже обязаны тебе!.. — напирала Зинаида. — Поеду завтра в контору, сама скажу председателю, выпишу — не бойсь.