Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

О море Женька мечтал с детства. В степной деревне, где он родился и вырос, не было ни порта, ни реки, ни даже озера, и потому все мальчишки хотели стать летчиками, танкистами или комбайнерами. Они посмеивались над Женькой и дразнили, называя «моряк с печки бряк»; даже родители не понимали его.

— Какое такое море?! — удивлялась мать. — Ишь чего выдумал!

— Да не возьмут тебя в моряки, ты же воды настоящей не видел, — убеждал отец. — А там знаешь как качает!

Женька не слушал никого и читал одну за другой книжки о великих мореплавателях и пиратах. Соорудил на чердаке сарая ходовую рубку (по фотографии в журнале), с самодельным штурвалом и окном-локатором, и подолгу вглядывался в окружающие деревню поля, воображая себя бесстрашным капитаном, ведущим судно навстречу ураганным ветрам. Поля разбегались по холмам, спускались к оврагам, вздымались к горизонту; порой, в ненастные дни, налетал ветер, и тогда по ржаной ниве начинали гулять настоящие волны; зимой Женька получал в порту ледокол и выходил в безмолвную пустыню Арктики. Иногда на чердак залезал Сашка Копылов — щупленький рыжий мальчик с соседней улицы, — и Женька делился с ним своими познаниями в морском деле и навигации, учил вязать узлы и то и дело заставлял подниматься на крышу по сплетенному из веревок и вожжей трапу: приспускать флаг перед встречным судном. Сашка был послушен во всем и беспрекословно выполнял любые команды своего капитана; не стал он возражать и в ту весну в год окончания восьмого класса, когда Женька позвал его с собой в мореходку… И вот они, одетые в новую курсантскую форму с, шелестящими за плечами темно-синими гюйсами выходят к берегу моря прославленной Балтики, с которой отныне и навеки будут связаны их судьбы. И уж совсем невероятным явилось для ребят известие о первой, матросской, практике на «Крузенштерне», отправляющемся из Севастополя в Ригу…

К походу готовились целый месяц: изучали судно, его оснастку, все эти непонятные стаксели, крюйсы, гордени, тали, топенанты, крутили с палубы реи, тянули шкоты… В то время когда сам капитан поднялся на мостик и дал команду разобраться по мачтам, а потом — по реям, Женька отрабатывал наряд на камбузе. И за что! Смешно сказать: во время приборки на палубе засвистел свою любимую мелодию — «Паруса «Крузенштерна», и засвистел-то негромко, себе под нос, вдруг откуда ни возьмись — боцман. «Свистишь, салага?! — прогремел над Женькой его бас. — Хочешь, чтобы нас потрепало в этом рейсе?! Так я тебя научу уважать традиции!» И пропал Женька. Сидеть теперь на этом фоке весь рейс и поглядывать вверх, наблюдать, как Сашка Копылов маленьким чертенком лезет на самой верхотуре мачты, по «мартышкину трапу» к тонюсенькому бом-брамселю.

Обидно было Женьке, и незаметно эта обида родила в нем мысль о том, что жизнь его не получилась, испорчена до конца рейса, а может быть, и вообще — навсегда. Его уже не радовали ни черноморские красоты, ни вахта у руля, ни брызги в лицо соленой морской волны.

«Ну и не надо! — думал он со злостью, пролеживая все свободное время в кубрике, на своей верхней койке, цепями прикрепленной к потолку. — И плевать мне на эти моря!..» Если бы «Крузенштерн» не шел уже под всеми парусами к Босфору — Женька списался бы с него, уехал домой, бросил мореходку, не боясь насмешек деревенских приятелей, и потом только бы и делал, что ходил на скучную работу в поле и лежал на печи…

Самое плохое во всем этом было то, что на судне никто не хотел понять Женькину обиду. Даже Сашка Копылов, даже руководитель практики замначальника училища Егоров. А ведь как раз Егоров был тем человеком, с которого Женька брал пример во всем с первых же дней курсантской жизни. Высокий, подтянутый, всегда в чистом белом чехле на фуражке, с якорем капитана дальнего плавания на кармане кителя, он прошел все моря и океаны, тонул, спасал иностранные суда, ловил тунца у Огненной Земли и как свои пять пальцев знал астрономию. А тут — не понял, не разобрался, да и не пожелал разбираться, когда Женька попытался объяснить ему, что не может работать на фоке, что фок — для трусов и лентяев, вроде толстого Шинкарева, поступившего в мореходку, чтобы не служить в армии.

— Переведите, Валентин Иванович, — просил Женька Егорова. — Нельзя мне там, наверх хочу, ну хоть на нижний марсель…

— В море, Крутов, каждое место главное. Работай, учись и не ной. Ты же моряк!

И Женька не ныл. Вовремя выходил на построения, выбегал на палубу по сигналу аврала, лез по вантам и переходному тросу на самый нок рея, а там собирал, укладывал, привязывал или распускал парус, но делал все это без удовольствия, молча и обиженно…

Прошли Босфор с рассы́павшимся над его берегами белокаменным Стамбулом и смешными деревянными пароходиками в бархатных волнах. Потом были Мраморное и Эгейское моря… И вот наступил тот нелегкий день в Средиземном, который навсегда остался в памяти Женьки Крутова.

Ночь была беззвездная и холодная. Едва миновали траверз острова Андикатира — жесткий ветер ударил в борт и застонал, засвистел в вантах, захлопал приспущенными кливерами, пытаясь сорвать их и унести в закипевшую вокруг парусника пучину. Женька только что сдал вахту впередсмотрящего и остался посидеть со сменившим его у рынды Сашкой Копыловым.

— Ну вот, сейчас выйдем в Средиземку, а там — уже и Балтика скоро, домой вернемся, — вздохнул Женька, печально глядя на мерцающий далеко за кормой маяк.

— Холодно, — сказал Сашка, застегивая бушлат и поеживаясь.

Новый порыв ветра выгнул серые громады парусов в обратную сторону. «Крузенштерн» даже вздыбился на месте, как остановленный на всем скаку конь.

— Что-то страшно, Жень, — громко шепнул Сашка и вцепился руками в леер борта, растерянно заглянул в бурлящую под бушпритом воду.

— Чего тебе страшно? — угрюмо спросил Женька.

— Шторм большой начинается. Во как закачало!

— Здесь штормов не бывает. В этой луже…

И не успел Женька произнести последнее слово, как над палубой, над морем раздался пронзительный вой авральной сирены.

— Парусный аврал! Все наверх! — вторил этому вою строгий и спокойный голос капитана, и скоро судно ожило, забегали по трапам матросы и боцманы, вынырнули из кубриков еще не проснувшиеся курсанты, разбирая страховочные пояса и выстраиваясь возле своих мачт.

Женька стоял в конце строя рядом с толстым Шинкаревым и неторопливо надевал пояс, которым не пользовался почти никогда, — сначала из-за гордости, потом просто забывая пристегивать карабин к тросу рея. Сашка остался на полубаке, ожидая подмены, чтобы затем встать на свое место в первом ряду курсантов. Но видимо, вахтенному штурману было сейчас не до него.

— Товарищи курсанты! — снова заговорил по судовой трансляции капитан. — Поздравляю вас с выходом в Средиземное море и с первым в вашей жизни настоящим штормом. Хочу сообщить, что сейчас волнение моря семь баллов, ветер — десять. Для Средиземного такой шторм — большая редкость. Это океанский шторм, ребята…