Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Павла Егоровна взглянула на нее, хотела что-то сказать, но осеклась и, махнув рукой, прошла под лестницу, где на старых заплесневелых объедях лежала смятая ссохшаяся сбруя.

— Раньше хозяин следил, латал. Хоть и не было лошади, а содержал в исправности. Теперь все валяется, никому не нужно, — грустно говорила Павла Егоровна, раздирая потрескавшиеся клешни хомута.

Левый гуж, увязший в прелой трухе, изъели мыши, лохмотья пришлось отрубить. Приладили веревку — ладно, не дрова возить, выдержит. Не оказалось и чересседельника — сгодился подобранный где-то Павлой Егоровной обрезок телевизионного кабеля.

Двуколка стояла за двором под шиферным навесиком. Кой-как запрягли. Упряжь топорщилась, левая оглобля провисла. Зинаида проверила, прошлась по сбруе ловкой рукой — ничего, ехать можно.

— А вот двуколка у тебя в надлежащем порядке. Сама запрягаешься? — шутливо подмигнула Зинаида, оглядывая повозку: тесовая площадка сплочена, ни щелки, тяжи натянуты, ступицы колес густо смазаны солидолом.

— Ребята запрягаются, — как-то скованно, будто нехотя, укладывая на тележку, веревку и вилы, сказала Павла Егоровна. — Какой ни есть, а все ж транспорт. Сенишко привезти, навоз в огород, дрова из леса — все на ней. Посмотрела бы ты — настоящая тройка: Аркадий коренником, а Юрка с Николаем пристяжными… Прут хоть бы что…

Для равновесия сели по разные стороны. Зинаида взяла загрубелые жесткие вожжи:

— Куда ехать-то?

— Давай в Гольцы.

— В Гольцы? Но там же, кажись, овес…

— Овес. А ты чего — ржи захотела? Конечно, на подстилку лучше не придумаешь. Да где она. Вот наша кормилица-ржица, видишь? — Павла Егоровна широко развела руками, как бы раздвинув какую-то пелену, заслоняющую поле, мимо которого они ехали.

— Какая ржица? Где?

— А ты присмотрись, присмотрись.

Зинаида недоуменно повернулась туда-сюда и вдруг увидела редкие, затерянные среди разросшегося осота и лебеды пучки поникших стеблей ржи.

— Разве тут сеяли? Я думала, пары… Вокруг Дьякова всегда родилось. Такой ржи и не помню.

— Как же она уродится, откуда! — встревоженно воскликнула Павла Егоровна трескучим своим голоском. — Когда ее сеяли-то! Аж в сентябре, ради плана! Посеяли, а через неделю снег пошел! Откуда она возьмется!..

— Пуховы сеяли?

— Оне. Передовики… Хапать бы только, загребать. А еще прославляют: хлебопашцы, хлеборобы, бригада на них держится!.. Кто же тогда всю бригаду развалил?

— Ты обожди, обожди, — назидательно-веско сказала Зинаида. — Обожди, уж очень решительно. Рассудить надо: виноваты ли они? Они от гектара работают. Их так научили. Главно — гектары, выработка. Такая несуразица…

Павла Егоровна как-то сникла, тревожно посматривала по сторонам, потом сказала:

— Поезжай поперек поля, чего кривулю делать.

— А как будут жать? — усомнилась Зинаида.

— Не будут. Списана рожь. Еще июнем Савосин с агрономом заходили ко мне с актом. Подпиши, говорят, Павла Егоровна, как гражданка народа… Уж я их, уж я их: мерзавцы, во что землю превратили!..

Павла Егоровна дотянулась до вожжей и сама направила Лысуху в поле.

Лысуха шла размеренно, бодро, тянулась к осоту, срезала сочные верхушки. Сиротливо-редкие стебли ржи путались под ногами, колосья брызгали сухим щуплым зерном.

Пересекли поле, свернули в старую сечь с истлевшими пнями и по едва приметной, затянутой мелким ивнячком лесовозной дороге выехали в Гольцы. Поле только что убрано. В воздухе кружился взбитый мотовилом белый пух осота. Земля, усеянная овсяной шелухой, тускло отсвечивала и как будто тлела. От копен несло духмяным теплом волглого хлеба. На краю поля стоял комбайн. Из выгрузного колена трубы в двухосную тракторную тележку толчками выплескивалось восковое зерно. Полова отсеивалась на сторону широким, радужно трепетавшим крылом. Какой-то парнишка в белой до ушей нахлобучке, очевидно помощник комбайнера, суетясь, разравнивал ворох.

Зинаида подъехала к крайней скособоченной копне, взяла вилы и без слов, без оглядки принялась расторопно грузить солому. Павла Егоровна же чувствовала себя стесненно, поминутно оглядывалась, словно боясь, что их могут увидеть, уличить.

Солома, изжеванная молотильными барабанами, мягка, податлива. Вилы легко тонули в копне. Зинаида поднимала навильники, укладывала расчетливо, с напуском — ширила воз.

Павла Егоровна, настороженно посматривая в даль поля, останавливала: «Хватит, хватит!» — но Зинаида, не отвечая, сосредоточенно хмурясь, как бы сердясь на что, продолжала дело. Погрузив копну, взобралась на воз, потопталась, умяла, затем переехала к соседней копне, бросила на самый верх с пяток навильников — и только тогда сказала:

— Ну и ладно, теперь возок справный.

Она потянула веревку, притянула солому к крюкам площадки крест-накрест и, радостно подмигивая озабоченной Павле Егоровне, стала отряхивать набившуюся за воротник соломенную труху.

Из лесного проема выкатил забрызганный грязью «Беларусь», остановился у загруженной зерном тележки. Подбежал услужливо парнишка в белой нахлобучке, вытащил из скобы трактора шкворень, затем поднял прицеп тележки и замахал: давай, мол, чего медлишь, подпячивай.

Но трактор вдруг дернулся вперед и, по-козлиному прискакивая на бороздах и кочках, покатил через поле. Павла Егоровна всполошилась, замигала подслеповато, с какой-то покорной обреченностью вымолвила:

— Ах ты, мать честная, попались. Все.

— Чего все-то, чего? — с досадой одернула Зинаида.

Трактор лихо развернулся перед возком, дверка с браком стукнула о боковину, из кабины выскочил бригадир Савосин.

Он остановился на почтительном расстоянии, вперил руки в бока и победно, с ехидцей улыбаясь — как тут не порадоваться, не потешиться, застал с поличным, — раздумчиво, как бы для себя заметил:

— Так, так. Что же решим, значит…

— Чего решим-то? О чем ты? — ершисто вставила Зинаида.

— Так, так… — повторил Савосин, в голосе его слышалась снисходительная начальственность, догадка какая-то, а в глазах, во взгляде, лицемерном и важном, словно бы играл, блестя шерсткой, какой-то лукавый бесенок: — И что делать будем?..

— Хватит выкобениваться-то! — обрезала Зинаида. — Корчит из себя!.. Раздувает: карау-ул, копну соломы украли! Весь колхоз растащи — тебе хоть бы что! Главно: власть показать, сыграть заботника!..

Савосин сразу надулся, капризно скривив губы, пригрозил:

— Разберемся. Докладную в контору черкну. Разберемся.

— Докладную-ю! Не смеши-ко людей-то! Ты бы лучше черкнул, доложил, как двадцать бункеров овса на току спарил да гниль-то бульдозером в овраг спихнул!..

— А ты чего кричишь, Зинаида, ты по лесному делу приставлена, вот и смотри, а сюда не лезь, разберемся без тебя. Я вот с Павлой Егоровной завсегда договорюсь — тихо, мирно…