Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Виктор начинал путаться, его смущало спокойствие Корнева.

— …Мирное время, понимаешь? Ты ему даешь жить, он тебе. Ну, жизнь такая. А ты уж чересчур. Если уж ты такой принципиальный, то это, — Виктор указал на кран, — это никак не должно повлиять. И не беспокойся, тебя поймут. Во всяком случае, не осудят. С кем не бывает.

— Витя, так ты о чем все-таки?

Виктор облизнул губы, вытер пальцами усики, качнулся с пяток на носки и как бы свысока поглядел на Корнева:

— Ладно, Коля, я пойду.

Глядя ему вслед, Корнев подумал: «Интересно, мог он написать го письмо?..»

Однако думать надо было о другом: как обойтись без напарника? Или последовать совету Виктора? Он сделал все, что смог, и не его вина, что обстоятельства сложились против него.

— Ну, чего придумали? — Мария стояла перед ним и, вертя в руках зеркальце, ловила лучи заходящего солнца.

— А тебе что, «зайчиков» надоело пускать, спустилась?

— Надоело. Куда Виктор пошел, за бульдозером?

— Ага, за бульдозером, дожидайся! А ты что ж домой не топаешь? Сменщица не пришла, что ли?

Мария поглядела в зеркальце, подтолкнула под платок выбившуюся рыжую прядь, спрятала зеркальце в карман телогрейки.

— Домой успеется. Сделаем так. Я пойду за трактором, я видела, он за третьим цехом ковыряется, а ты пока зацепи тросом за штабель свай.

— А не много впечатлений будет за один день?

— В самый раз.

— Не-ет. — Минуту назад размышлявший, где ему найти напарника, Николай вдруг решил отказаться от помощи Марии и даже не мог себе объяснить почему. — Нет, Маша, овчинка выделки не стоит. Витюша прав.

— Не надо мне про Витюшу. Я знаю, что он такое. Это ты блаженный, бок о бок с ним столько лет работаешь и не знаешь — с кем… Делай, что сказано!

Корнев проследил, как она размашисто вышагивает к третьему цеху, за которым тарахтел трактор, потер кулаком нос и полез на кран.

Вскоре, лязгая гусеницами, приполз трактор. Мария выскочила из кабины, на бегу крикнула:

— Цепляй скорей, а то ему некогда!

Корнев уже захлестнул петлей кран за «ногу» и теперь немедля зацепил конец за трактор.

— А, привет! — обнажил зубы в улыбке тракторист, молодой парень, высунувшись и выставив одну ногу на гусеницу. — Я что предсказывал: пригожусь рано или поздно!

Корнев не смог вспомнить, где и в чем выручал этого парня, на всякий случай улыбнулся в ответ.

— Только давай поживее, а то меня хватятся, я и так сегодня на языке у мастера.

Видимо, парень не совсем понимал, в какое дело его втравили.

— Я наверх. — Мария взялась за перекладину лестницы.

— Лучше я, — удержал ее Корнев.

— Не-а, у тебя голос погромче. Командуй.

И начали.

— Мария, вира! Еще малость! Еще!

И заскрипел, заскрежетал металл. Завизжали лебедки, потянули стрелу книзу. Мало-помалу колеса, стоящие между шпал, стали приподниматься.

— Стоп! — закричал Корнев. — Теперь внимание! — И сделал знак трактористу. — По микрончику, по микрончику тяни! Ты же мастер, не дергай! Помаленечку, вперед!

Вздрогнул кран, затрещал, да так, что тракторист выскочил одной ногой на гусеницу:

— Эй, гляди на меня не повали!

— Жми, все в норме!

И вновь взревел мотор — и тресь, тресь! Тракторист опять испуганно выскочил наружу:

— Да что хоть трещит? Да ну вас к черту с вашей каланчой!

Корнев бросился к нему с кулаками:

— Раньше надо было думать! Жми!

Трактор, натужно упираясь, выбросил из-под гусениц комья мерзлой земли.

— Хор-ро-ош! — рявкнул Корнев. — Майнуй!

Крановой начал без промедления. Раздался такой треск, что нервы у тракториста вконец не выдержали: он выпрыгнул из кабины и скачками, оглядываясь, побежал к укрытию. Отбежав на безопасное расстояние, он оглянулся, а затем медленно стал возвращаться.

— Ну что, готово? — закричала ему сверху Мария. — Ты, парень, молодец, животик с тобой надорвешь.

— Еще бы! Такой жираф падает. Я не привык.

Корнев слушал их, сидя на корточках у колес крана, и улыбался. Ватник у него был расстегнут, и от промокшей тельняшки шел пар.

Прежде чем заказать бетон, позвали сварщика, заварили образовавшиеся в конструкции трещины. Потом Корнев работал за стропальщика, Мария на кране. До конца второй смены они выдали нормы за первую и вторую смены.

За проходной, расставаясь, Корнев сперва пожал ей руку, а потом спросил:

— Можно я тебя в щеку поцелую?

— Ну еще бы ты меня не поцеловал! — рассмеялась Мария.

Она уходила по освещенному тротуару, а Корнев глядел ей вслед, но думал уже не о ней и даже не о том, что случилось недавно на полигоне. Он думал о завтрашнем дне — быть может, более трудном, чем сегодняшний.

С утра в отделе, как всегда, было очень шумно, но ближе к обеденному перерыву все куда-то разошлись, и Эдуард Матвеевич остался в комнате вдвоем с Лушковым. Между собой они разговаривают редко, и только по работе. Поэтому Эдуард Матвеевич знает, что сейчас сослуживец мешать ему не будет.

И тогда он тихо, чтобы все же не привлечь внимания, наклоняется к портфелю и вынимает толстый синий журнал с вложенными в него листами бумаги.

Первый лист исписан, начиная с середины, — место для адреса Эдуард Матвеевич пока не заполнил. Не потому, что не решил, куда отправить письмо, а вроде бы как для конспирации. Чтобы раньше времени никто случайно не подсмотрел, что это такое он пишет. Еще увидят да начнут говорить, вон, мол, чем на работе занимается. А сам-то про всех замечает, когда кто раньше времени ушел или с утра кроссворды разгадывал.

На всякий случай, если в комнату вдруг войдут, Эдуард Матвеевич опускает журнал на колени. Осторожно, чтобы не шуршать, перебирает страницы, разыскивает начало прочитанной на днях повести и блеклый, плохо напечатанный на серой бумаге маленький портрет автора. Изображение настолько тускло, что глаза у человека на портрете почти неразличимы. Но скорее всего, запечатлен он в очень грустном настроении. Таком грустном, что даже голову чуть опустил, подперев ее крупной, сильной рукою.

Человек на портрете для Эдуарда Матвеевича в некотором смысле загадочен. Все-таки вон сколько у него написано — в сантиметр, наверное, толщиной, не меньше. И ведь, главное, пытался, чтобы не как у всех было, а по-особенному. Просто развлекать какими-нибудь хитросплетениями не хотел.

Эдуард Матвеевич пробегает глазами строчки, разбирая отдельные слова, и говорит про себя: «Нет, голубчик, так нельзя! Никак нельзя!»

Письмо свое он начинает перечитывать со второго абзаца:

«Давно слежу за этим талантливым автором, из-под пера которого вышел целый ряд произведений — и повестей, и рассказов, — волновавших нас, читателей, содержавшимся в них светлым оптимизмом, несокрушимой верой в торжество нравственных идеалов. Все эти произведения отличались ясностью и твердостью авторской позиции. Тем печальнее мне было познакомиться с последней, только что опубликованной работой прозаика».