Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Последний абзац Эдуард Матвеевич пробегает глазами дважды. Что-то здесь не так, что-то ему не нравится. То ли надо «любовницу» заменить на «подругу», то ли вообще по-иному об этом сказать.

И еще хорошо бы здесь же какие-нибудь примеры из литературы привести, думает Эдуард Матвеевич. Какие-нибудь имена назвать. Чтобы в редакции сразу поняли — пишет человек начитанный, а не кто-то с бухты-барахты. Если увидят, что письмо от знающего человека, должны будут напечатать. Поэтому, наверное, стоит немного и о себе сказать.

«После окончания вуза я почти пять лет проработал на производстве, уже около десяти лет — в НИИ…»

«В институте как-то чище и уютнее», — мысленно добавляет Эдуард Матвеевич и продолжает писать.

«За годы работы мне приходилось сталкиваться с самыми разными людьми. Но вот таких, какими изображены в повести начальник цеха Ершов и сотрудник министерства Вельник, я не встречал. В жизни люди, занимающие такие посты, находятся в самой гуще современного производства, руководят, постоянно решают множество возникающих проблем — словом, много трудятся. Какими же предстают они перед нами под пером автора? Мы можем только догадываться об их деятельности на рабочих местах, но то и дело видим, как они пытаются отделаться от назойливого молодого специалиста с его предложением, как устраивают на вакантную должность «своего человека», как заискивают перед начальством».

В комнату возвращаются ребята. Лушков быстро проходит к своему столу и молча усаживается. Женька останавливается у окна. Бердников начинает ходить по комнате. Время от времени они обмениваются репликами. Но говорят уже о шахматах.

— Эдматвеич, а ты как насчет того, чтобы по новой методике считать? — неожиданно спрашивает Женька.

Вспомнили наконец-то, что он здесь все же кое-что решает. И побольше их в таких вещах разбирается. Подумаешь, какое важное дело — новая методика…

— Ну, посмотреть надо. Что да как, — степенно отвечает Эдуард Матвеевич. — Так трудно сказать, насколько это нам подойдет. Я видел документацию, когда эту методику еще разрабатывали. Там много минусов.

— Да какие минусы…

— Ну, есть, есть, — Эдуард Матвеевич делает вид, что не хочет вдаваться в подробности, и тут же спрашивает: — А вы про эту методику Владиславу Антоновичу рассказывали?

— Да ну… — машет рукой Женька. — Надо уж прямо к шефу с этим сунуться.

— Зачем сразу к нему? — удивляется Эдуард Матвеевич. — Есть же порядок! Владислав Антонович все-таки зам, надо сначала ему доложить.

— Как будто не знаете, что это бесполезно, — мимоходом раздраженно говорит Женька.

— Ну, это уже дело другое… А порядок есть порядок.

— Вы, Эдуард Матвеевич, все условности уж больно всерьез воспринимаете, — не оглядываясь, говорит Лушков.

«Что? — мысленно переспрашивает Эдуард Матвеевич. — К чему это он вдруг? Какую-то гадость имеет в виду». Порывается ответить: «А вы…» — но не может быстро подобрать что-нибудь достаточно колкое. Пока он думает, Женька и Бердников начинают говорить о другом, и обращаться к Лушкову уже вроде бы некстати.

Разговор постепенно прекращается. Эдуард Матвеевич раскладывает перед собой папки и бумаги, пробует заняться работой, но не может сосредоточиться, потому что еще злится на Лушкова.

Все-таки неприятный этот Лушков тип. Такой вроде бы тихий бывает, — слова от него за весь день не услышишь, — а в общем-то неуживчивый. Поэтому его замом в соседний отдел и не перевели, хотя он дольше других здесь работает. Сам виноват, незачем было всякий раз в бутылку лезть. Теперь, конечно, злится, что все так вышло. Только думать-то раньше надо было. И ведь опять вот недавно с шефом из-за отпуска поцапался. А еще, наверное, удивляется, почему к нему такое отношение.

Скоро Эдуард Матвеевич уже забывает о Лушкове и начинает размышлять о своем письме. Перебирает в памяти, обо всем ли написал, и решает, что надо бы сказать и о нравственном облике героя.

«Уныло и однообразно протекает не только служебная деятельность молодого конструктора Ушикина, но и его личная жизнь. Настоящей любви он не ищет. В связях с женщинами довольно неразборчив. Даже неожиданно для себя оказывается поздним гостем своей сотрудницы, к которой до этого вечера никаких чувств не питал».

Эдуард Матвеевич вдруг задумывается и невольно припоминает, как все это описано в повести.

Полночь, снег идет, и вдоль пустой улицы Горького под желтыми фонарями несется густая поземка. Парень и девушка стоят у входа в метро, прислонившись к квадратной колонне, о чем-то разговаривают, а потом не торопясь шагают вместе по городу к дому, в котором девушка живет. Поднимаются на ее лестничную клетку и греются у длинной пыльной батареи. Долго молчат. И тогда девушка как-то обреченно говорит: «Чего уж мы здесь встали… Пошли ко мне».

Но тут Эдуард Матвеевич спохватывается, что это уже не из повести. Это уже он сам, его последняя студенческая зима перед распределением и отъездом из Москвы.

Письмо он убирает в ящик стола. Достает папку с деловыми бумагами, проверяет, все ли на месте, и отправляется к шефу.

Стучится в обитую черным дерматином дверь, приоткрыв ее, спрашивает, не помешает ли, и входит.

— Так что у тебя? — обращается к нему заведующий отделом, продолжая разбираться в ящике стола.

— Вот, это по новому проекту, — говорит Эдуард Матвеевич и аккуратно раскладывает перед шефом множество разных бумаг.

— Все здесь правильно? — спрашивает завотделом и, видя, с какой гримасой — обижаете, мол, — смотрит на него Эдуард Матвеевич, подписывает, не читая.

Возвращенные шефом бумаги Эдуард Матвеевич собирает в папку тщательно и аккуратно. Ведь человек он не просто прилежный, но и получающий от своей прилежности удовольствие.

— Тут еще одно дело, — Эдуард Матвеевич передает начальнику коротенькое письмо.

— А, это вот они хотели, чтобы мы им вне плана разработку сделали?

— Написал я им там, пусть через годик обратятся.

— А ты знаешь, Эдуард, вряд ли такое пройдет, — задумчиво говорит шеф. — Они же сейчас спецзаказ выполняют. Если откажемся, нажмут на нас через министерство.

— Когда нажмут, тогда и посмотрим. А чего ради нам по собственной воле это на себя вешать?

— Ну давай попробуем, может, и спихнем, — все-таки соглашается шеф и возвращает подписанное письмо.

— Тогда у меня все, — быстро говорит Эдуард Матвеевич. Убирает бумагу в папку и встает, чтобы уйти.

— Как в новой квартире живется? — спрашивает завотделом.

— А! Чистим все, красим по новой, плитку в ванной кладем, — охотно отвечает Эдуард Матвеевич и довольно смеется.

— Ну хорошо! — говорит начальник и, словно боясь, что этот разговор о квартире может затянуться, кивая, добавляет: — Ну ладно! Бывай тогда!