Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Трусы! Подлюки! — орал навстречу скачущим и бегущим Безручко и тоже дергал из кобуры застрявший отчего-то наган, тоже палил в чье-то безумное, с вытаращенными пьяными глазами лицо. — Наза-ад!.. Пулеметы где, подлюки-и… Назаров где? Григорий!..

— Убили Назарова-а… — прокричал мчащийся мимо какой-то расхристанный, с окровавленной физиономией всадник, и Безручко так и остался с раззявленным удивленным ртом.

— Пора и нам, Иван Сергеевич, того… — Нутряков выразительно посмотрел на Колесникова.

— Чего… «того»?

— Тикать, чего же еще?! — выматерился Безручко. — Красные, бачишь, артиллерию ладят, сейчас нас с тобою шрапнелью угостят заместо каши… Тика́ем, командир!

— Надо бы тело Назарова взять, — сказал Колесников, привстав на стременах, вглядываясь в поле боя.

— Яке там тело! — Безручко сплюнул. — Дерьмо за собою таскать… Поихалы, Иван, поихалы! А то красные зараз и из нас с тобою «тела» зроблять!

Остатки Старокалитвянского полка с командным резервом Колесникова удирали с поля боя. Многие бандиты, побросав оружие, бросились кто куда — в те же спасительные овраги, в свежие еще снарядные воронки, в скирды соломы… Стороной катилась молчаливая, насмерть перепуганная конница.

Над Евстратовкой стояла грязная снежная туча, солнце с трудом пробивалось сквозь нее, печально оглядывая корчившихся или уже недвижно лежащих на земле людей и коней, загоревшуюся на краю слободы избу, поднимающийся к самому небу отчаянный женский крик…

В бою у Евстратовки под Демьяном Маншиным убило коня: он вдруг подломил обе передние ноги, ткнулся мордой в землю. Демьян с размаху полетел через его холку, больно обо что-то ударился (не иначе, под снегом оказался камень) и потерял сознание.

Очнулся Демьян скоро; сгоряча вскочил на ноги, собираясь что-то предпринимать, — ловить ли нового коня (вон, их сколько носится без всадников), бежать ли на красных врукопашную, но в следующее мгновение понял, что ничего больше делать не придется: от банды их и след простыл, а по полю боя с валяющимися трупами людей и лошадей разъезжали какие-то верховые в буденовках, склоняясь над убитыми и внимательно вглядываясь в их лица. Поодаль стоял высокий, с красными крестами на брезенте фургон о двух лошадях, возле него суетились незнакомые Маншину люди, слышались голоса, чьи-то стоны.

Маншина заметили; трое конных (среди них один был в кожанке и черной кубанке с красным верхом) неторопливо поскакали к нему, и Демьян судорожно цапнул с земли обрез, передернул затвор.

— Брось оружие! — властно крикнул издали всадник в кожанке и выстрелил из нагана в воздух. — Кому говорю?!

Демьян, секунду поколебавшись, отшвырнул обрез, затравленно оглянулся. Бежать было бессмысленно, на ровном снежном поле его хорошо видно, а овраги далеко; оставалось одно — поднять руки, что он и сделал. Стоял так, шмыгая кровоточащим носом, без малахая, в бабьей ношеной дохе, прихваченной им в прошлом месяце в Меловатке. Вид у него в этой облезлой заячьей дохе был нелепым и смешным: полы не доставали до колен, зато по ширине она вместила бы двоих таких, как Демьян. Обернувшись дохой, Маншин перепоясал себя веревкой; веревка, понятное дело, портила вид, но хорошо держала тяжелый обрез, его можно было удобно выхватить, не выпадет и на скаку. В бою Демьян палил без особого старания — попадал ли в красноармейцев, нет ли, — одному богу известно, но старался не отставать от эскадронного командира Ваньки Поскотина, кричавшего что-то грозное и скакавшего чуть впереди Демьяна — обрез в его руках дергался, изрыгал огонь. Поначалу они всей конницей успешно теснили красных, внезапно ударив по ним с хутора Колбинского, потом красноармейцев стало гораздо больше, подоспела им выручка, конницу Григория Назарова они расстреливали теперь из винтовок и пулеметов. Скоро встряхнули землю и орудийные взрывы. Упал справа Ванька Поскотин — корчился на земле, схватившись за живот; конь, высоко задирая тонкие, в белых чулках, ноги, перепрыгнул через него, понесся в сторону; упал еще один калитвянин, с Чупаховки, кажись, сынок Кунахова, кулака. Потом закричали несколько голосов: «Назарова убило-о…» Но к Григорию, повисшему на коне, никто не подскакал, не перекинул на свое седло, не потащил коня в поводу; Григорий потом кулем сполз на землю… Вокруг палили из винтовок и обрезов, махали клинками, матерились, падая на избитую, смешанную со снегом землю. Стоял над полем боя стон, солнца не стало видно, морозный день померк, тоже перемешался с грязью и кровью; теперь вблизи Демьян видел лишь оскаленные лошадиные морды, перекошенные в дикой злобе лица людей, тускло взблескивающие жала клинков, сползающие с седел окровавленные, согнутые тела… Конь под Демьяном слушался плохо, боялся гнедой и выстрелов, и испуганного ржания других лошадей, и криков. Конь ему достался нестроевой, пахали, видно, на нем да воду возили, но Демьян и такому был рад — первый в его жизни конь, возит, и ладно. Но в бою гнедой совсем задурил, шарахался из стороны в сторону, и Демьян едва не вылетел из седла — подпруга, как назло, ослабла, елозит по конскому животу — тут уж не до прицельного боя, пали куда придется. Когда упал Ванька Поскотин, эскадрон сам собою поворотил назад, понукать было некому; повернул и Маншин, но в это время близко зататакал пулемет, и коня под ним не стало.

Конные подъехали; настороженно, не опуская наганов, смотрели на Демьяна. Старший, видно, тот, что в кожанке и кубанке, сказал:

— Посмотри-ка, Макарчук, в штаны он обрез не засунул?

С низкорослого, беспокойно переступающего копытами коня, косящего на Демьяна фиолетовым вывернутым глазом, легко спрыгнул на снег рослый, сильный в плечах парень в красноармейской шинели, быстро обыскал Демьяна.

— Нету, кажись, ничего, Станислав Иванович, — доложил он. — Опусти руки-то, пугало! Доху бабью напялил, тьфу!.. Где взял?

Демьян открыл было рот, хотел объяснить — мол, по случаю купил, по дешевке, нехай и бабья, главное — тепло в ней… Но человек в кожанке вплотную подъехал к нему, вгляделся.

— Ранен?

— Не… Упал я, зашибся. — Голос Демьяна дрожал.

— «Упал!..» — передразнил его Макарчук. — Пахал бы себе да сеял, сено сгребал… Нет, туда же, против власти выступать, в банду! — Он сплюнул.

— Дык мы… Силком, стал быть.

— «Силком!» А голова у тебя для чего?

— Оставь его, Федор, — приказал человек в кожанке. — Допросить его надо как положено. Давайте с Петром в хутор, а я, вон, к начальству пока сгоняю.

Верховые повели Демьяна к видневшемуся за бугром хутору, к тому самому, откуда калитвянская конница скрытно напала на красных; теперь же никакой конницы и в помине не было, слобода была занята множеством красноармейцев, это хорошо было видно даже отсюда, с поля. «Отвоевался, наверно». У Демьяна тоскливо сжалось сердце: расстреляют красные, не иначе. Допросят сейчас и — к стенке. Макарчук этот и глазом не моргнет.