Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Так чего ты сейчас на собрании?

— Чего-чего… Юрка настропалил. Давай, говорит, спросим Александра Ефремовича. А я, дурило, развесил уши. Стаськ, заскочим в кафе, посидим, а?

— Теперь ты в самом деле дурак, — похлопывая комсорга по плечу, рассмеялся Сидорин. — Некогда сидеть, жизнь проходит… Ты вот лучше разберись, почему твой цех лихорадит в авральной горячке? Поговори с начальником, вызови его на спор… Ну?.. Как?..

— Все! Тебе направо, мне налево. — С этими словами Игорь круто повернул к светившемуся неоновым разноцветьем кафе.

Высокий, протянувшийся на целый километр корпус сборочного цеха с заводского двора выглядел неказисто: выщербленный кирпич стен, тусклые стекла многометровых окон, большие корпусные ворота — все закоптили дымом две ближайшие котельные. Хоть бурый дым не всегда стлался понизу, но и одного дня в месяц хватило, чтобы за три десятка лет цех превратился в пыльную коробку, похожую на коробки других цехов. Окружал сборочный цех обычный заводской пейзаж — металлические короба с отходами производства, грузовики с комплектующими деталями, электрокары.

Внутри цех смотрелся живее: широкие пролеты туго стянул металл мостовых кранов, механизмы пестрели разноцветьем ярких красок и, точно грибы в туманной глубине леса, в стальной чащобе виднелись прозванные аквариумами кабины начальников участков. Вдоль центрального пролета цеха четкой железной стрелой тянулся рельсовый конвейер сборки экскаваторов, на котором трудились сборщики. Другая, меньшая часть слесарей была занята на боковых участках, где собирались крупные узлы землеройных машин. На одном из таких участков — рам ходовой части экскаватора — работала небольшая бригада старого производственника Коноплева — всего четыре человека. В обеденный перерыв молодые сборщики бригады коротали время в тихом полумраке участка.

Игорь отложил в сторону заводскую многотиражку, посмотрел на жующего бутерброды Олега, перевел взгляд на зубрившего теоретическую механику Вадика, зевнул и мысленно выругался. Вспомнилось вчерашнее заседание комитета: орали, спорили… «Завтра суббота, опять, наверно, мастер Серегин будет агитировать выйти на работу. Но почему?.. — облокотившись на приспособление для сборки, размышлял он. — Наплел мне вчера Стаська, черт интеллигентный…»

— Слышь, — толкнул его плечом Вадик, — ты в техникуме учил механику?

— Да забыл я все на свете, — раздраженно махнул рукой Игорь, завидев возвращающегося из столовой Коноплева.

Был бригадир низкоросл, сутуловат, плечи узкие, руки тяжелые — уработанные, с темными ногтями. Ни слова не говоря, Коноплев с кряхтеньем снял ботинок, посмотрел внутрь.

— Ба!.. Рупь!.. А я думаю, чтой-то ногу саднит.

Ребята с интересом следили за тем, как бригадир осторожно и старательно выворачивал карманы брюк.

— Худой?.. Рупь в ботинок попал, а трешницу посеял.

В глубокой досаде Коноплев стащил с головы фуражку, отер ею вспотевший лоб, бледную лысину.

— Вернут, Кузьмич. Не надо печалиться, — улыбчиво произнес Вадик — добродушный спокойный парень, любитель юмористических стихов и веселых розыгрышей.

— Да как они все знать-то станут, что она моя, трешница-то? — в сердцах спросил бригадир.

Олег снисходительно усмехнулся и доверительно прошептал:

— Сдадут трешницу в институт криминалистики и там под лупой-дурой вмиг обнаружат твои нежнейшие пальчики.

Коноплев наконец понял, что его разыгрывают, жалостливо сморщил бледное лицо. Ребята весело расхохотались. Бригадир кротко улыбнулся им: он не обижался. Потому что вообще ни на что не обижался, долгая жизнь приучила его к благоразумному терпению. Прищурившись, посмотрел в голубоватую даль цеха, где ярко вспыхнул верхний свет — обеденный перерыв закончился.

И сразу возник шум: сперва послышался тонкий, рвущий за душу визг, затем короткий, грозный лязг буферов — включили конвейер. Шум нарастал, становясь густым, привычным. По высокому потолку цеха рваными клочьями заметались отблески электросварки.

После обеда в бригаду балочников пришел мастер участка Андрей Васильевич Серегин. Остановившись рядом с Коноплевым, который суетливо старался попасть рукой в рукав халата, Серегин спросил его: — Кузьмич, сдадите на одну балку больше?

— Три рубля вот потерял, — грустно вымолвил бригадир.

— Брось! — Серегин осуждающе покачал седой головой. — Балку лишнюю сделаете? Тебя спрашиваю.

Еле сдерживая смех, Вадик подмигнул Олегу, который, безумно выпучив глаза, вытянулся возле Серегина — изобразил послушного исполнителя.

— Постараемся, Василич, — суетливо застегиваясь, горестно вздохнул бригадир.

Андрей Васильевич был сух, поджар, костист той крепкой рабочей костью, которая издревле известна на Руси как свидетельство упрямого и сложного характера. Хоть и не заласкивала жизнь Серегина — и война пропахала по ней кабаньим рылом, и разруха потолкала железными кулачищами, — но рядом с низкорослым, вечно озабоченным Коноплевым старый мастер смотрелся моложе своих пятидесяти девяти лет. Он внимательно обвел взглядом рабочее место балочников и сухо, даже грозно сказал:

— Трудимся завтра, мужики. Пусть и выходная суббота, но… Конец года!

Бригада отреагировала на слова мастера без восторга — молча. Серегин насторожился.

Первым произнес веское слово Олег, которому надоело стоять навытяжку. Усмешливо кривя тонкие губы, он с наигранной несмелостью спросил:

— Андрей Васильевич, у меня, видите ли, семья молодая, неоперившаяся. Ребенок недавно родился… Сколько?

— Пятнадцать рублей за выход на работу в выходной день, плюс оплата по двойной расценке, — сипло прокашлявшись, тихо ответил старый мастер. Ему, как всегда, был неприятен этот денежный разговор, но… «Интересы общего дела выше личных соображений», — сквозь густую канонаду цехового шума пробился к нему голос начальника цеха, когда вчера на планерке решался вопрос о вознаграждении.

— Всего-то? — язвительно хохотнул Олег. И, сбросив маску робости, напористо выдохнул мастеру: — Да я бы в конце-то года и тридцатки не пожалел. Начальникам план нужен!

Серегин с печалью в поблекших глазах осуждающе покачал седой головой: ох и надоело уговаривать то одного, то другого. Но надо. Кто, как не мастер, должен обеспечить стопроцентную явку.

— Где я возьму тридцатку? Разве на монтажном столе сваркой нарисовать?

— Ну-ну. Не надо испепелять меня обжигающим взглядом.

— Ох и наглец же ты, Крушин, — с укором сказал сборщику мастер. — Семья у него неоперившаяся… А двойная оплата? Вот тебе и больше тридцатки.

— Эти «больше тридцатки» — деньги моего горба, — угрюмо сузил белесые веки Олег. — Не я довел завод до штурма. Если начальству жаль государственных денег, пусть свои дает. Пусть прикрывается ими от выговоров за срыв плана. Вон в механических цехах ребятишкам по четвертному кинули за субботу! А наш шустряга Гришанков решил пятиалтынным откупиться!