Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Михайлов?.. Полетаев?

— Выйдем, — тихо ответил Игорь. Он быстро встал и вышел из кабинета. Сумрачно нахлобучив шапку, Вадик поспешил за товарищем.

Пристально, словно в последний раз, глядя в закрывшуюся за ними дверь, Гришанков сильно прижал горячие ладони к гудящим вискам: кажется, пронесло.

Для того чтобы закрыть брак Тароянца, бригаде Коноплева пришлось работать не только в субботу, но и до обеда в воскресенье. А сам Ваган Альбертович выходные дни провел на заводской турбазе — горящая путевка, как нервно объяснил он метавшему громы и молнии Гришанкову.

С понедельника бригада Коноплева заступала на вечернюю смену, и Игорь вышел на работу пораньше: надо заскочить в комитет комсомола, посоветоваться с Сидориным о браке. Что делать? Тароянц не слесарь, критиковать его нельзя, но и молчать тоже. Как быть?

Злость на Тароянца и тягомотное томление, возникающее при воспоминании глупейшего разговора в кабинете Гришанкова, словно подстегивали Игоря. Но перед зданием заводоуправления он машинально замедлил шаги, думая, как совсем недавно проблема брака мало волновала его — прозрачная была житуха. «Теперь вот!.. И все Сидорин со своим «друже»: ты давай, друже, не бойся, друже, поможем, подскажем. Подсказал! Сунулся я к Гришанкову! Вместо субботы пришлось и половину воскресенья пахать…»

В кабинете секретаря он быстро поздоровался с Померанцевым и Сидориным, бросил на стул пальто.

— Легок на помине, — ответив на рукопожатие, сказал секретарь. — Как раз просматриваю твою записку о работе «комсомольского прожектора»… Инфантильность, Игорь, есть, есть. Как-то робко отражаете недостатки… Готовлю отчет в горком.

— Слезу не капни, — усмехнулся Сидорин.

И здесь в кабинет вступил невысокий веснушчатый паренек в коротком пальто и шапке с опущенным налобником. За ним несмело вошел его ровесник — в не по погоде легкой куртке с капюшоном. Вероятно, ребята впервые попали в просторный кабинет секретаря заводского комсомола, потому что замерли в растерянности у порога.

Померанцев устало прищурил светлые, как безоблачное небо, глаза, строго спросил:

— Что у вас, ребята? — Валерий нервничал: времени в обрез, через час надо быть в горкоме у Тенина, а в отчете требуется еще накатать приятное заключение — для форсу, так сказать.

Первый паренек умоляющим взглядом попросил говорить своего товарища, но тот ответил ему такой же немой просьбой. Мысленно посмеиваясь над их застенчивостью, Игорь сказал Сидорину:

— Станислав, погодка-то на улице! — И, не дожидаясь ответа, как бы мимоходом спросил вошедших: — Откуда, гаврики?

— С инструментального, — прошептал веснушчатый.

— С инструментального, — шутливо передразнил его Игорь. — Гаечный ключ язык придавил? Как тебя зовут?

— Алькой, — бодрее ответил паренек.

— А меня Вячеславом, — солидно пробасил второй.

Указав на стул, Сидорин пригласил ребят садиться. Ребята оживились, стали с интересом рассматривать кабинет, важного Померанцева, догадались: раз тот сидит за большим столом с телефонами — значит, главный.

— Ну-ус, каковская у вас в цехе комсомольская жизнь? — спросил их Сидорин, заговорщически подмигивая Игорю.

— Путем, — смело улыбнулся Вячеслав. — Взносы платим.

— И все? — изобразил величайшее удивление Сидорин.

— Чего еще? — недоуменно нахмурился Вячеслав.

— Выходит, не знаете, — с сожалением вымолвил Сидорин. — Зачем тогда взносы платить, если вы не знаете чего еще. Деньги принято платить за знания, за интерес. Не платите…

— Станислав! — строго оборвал своего заместителя Валерий.

Сидорин весело рассмеялся, дружески похлопал Вячеслава по плечу. Паренек потупил глаза, пробурчал:

— Если не платить, нас из комсомола турнут, биографию испортят.

— Вот бесы! — серьезным тоном сказал Сидорин Игорю. — Да все они, черти полосатые, понимают. Верно, попросят их тогда из комсомола. За лень в комсомольской жизни, за потребительское отношение к комсомолу не попросят, а вот если полтинника не заплатишь — попросят.

Пришедшие смутились, покраснели.

— Давно в цехе? — не дал им снова замкнуться в стеснительном молчании Игорь.

И ребята наперебой рассказали о деле, впервые приведшем их в заводской комитет. Оказывается, с того момента, как переступили порог цеха после окончания технического училища, они ни единого часа не проработали по специальности слесаря-аппаратчика. Четвертый месяц таскают мусор и моют полы в административных коридорах. Они уже пять раз обращались к начальнику цеха, тот обещал поставить их к верстаку, но обещания свои не выполнял.

Наконец Померанцев дописал отчет. С удовольствием отложив ручку, он счел нужным вступить в разговор: негоже секретарю сидеть в своем кабинете молча, когда все говорят.

— Н-да, ребята… Не обижают вас в зарплате?

— Мы же слесарями оформлены, — поспешно ответил Алька, с надеждой и робкой улыбкой смотревший в строгое, неприступное лицо Померанцева.

— Ну, тогда грешно конфликтовать, — ответил Померанцев. — Оправдывайте доверие. Видите, какая сейчас международная обстановка! Чтоб жить в мире, надо больше старания вкладывать в порученное дело.

Хотя за время своего недолгого членства в комитете Игорь и привык к подобным высказываниям Померанцева, но сейчас его слова прозвучали прямо-таки кощунственно: ребята за помощью пришли, а он! И какими понятиями-то играет!

Ребята нехотя — через силу — встали, насупленно пошли к двери. Когда Алька взялся за ручку, Сидорин хлестко бросил:

— Слабаки вы, пацаны! Пришли, промямлили, ушли!

Продолговатое лицо Померанцева побледнело. Сидорин сорвал трубку телефона, набрал номер начальника инструментального цеха. Всего лишь минуту-две поговорив с ним, весело потрепал Альку по плечу:

— Сказал начальник, что подумает, кем заменить вас у швабры. Но мы ему долго думать не дадим. Завтра же я приду к вам в цех, гляну, какие вы слесари.

Пробормотав слова благодарности, ребята стремглав выскочили из кабинета. Померанцев аккуратно сложил отчет, надел пальто: «Проклятый Сидорин! Вечно умаляет мой авторитет! Необходимо еще раз сказать Гору, как трудно работать с таким замом».

— Станислав, я в горком… А ты, Михайлов, учись, учись у нас работе с рядовыми комсомольцами.

— Тебе бы тоже следовало поучиться у Сидорина, — не выдержав, огрызнулся комсорг: чувство неприязни к Валерию, словно подстегнуло. — Зарылся кротом в бумаги и людей не видишь.

— Я крот?!

— Валера, иди. В горкоме ждут. — Сидорин мягко вытолкнул ошеломленного Померанцева.

У Игоря испортилось настроение: хотелось догнать секретаря, сказать ему что-нибудь еще — оскорбительное, соленое, но времени уже не оставалось. И он торопливо поведал Сидорину о браке экспортных балок, о тяжелой работе в выходные дни, о настроении рабочих. Сидорин слушал настороженно, редкими кивками подбадривая комсорга.