Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

В кабинете, не снимая пальто, Гришанков бросил «молнию» за шкаф, рыкнул застывшему рядом Фоминскому:

— Тароянца!

Не успела за Романом закрыться дверь, в кабинет вошел Паинцев.

Ответственный за работу цехового «комсомольского прожектора» плотный, широколицый, светлоглазый Женя был в испачканной футболке без рукавов, выше локтя виднелась татуировка.

— Кто дал указание повесить «молнию»? — сухо спросил начальник.

— Комсомольское бюро цеха, — чеканно, по-армейски опустив руки по швам, ответил он.

Пришли Фоминский и Тароянц. Заместитель начальника цеха скорбно прижимал ко лбу носовой платок.

— Кто дал вам право распускать руки? — раздраженно окинув взглядом полинявшую холеность Тароянца, сурово спросил Гришанков Паинцева. Не дожидаясь ответа, потребовал от Фоминского: — Роман Владимирович, вы член комсомольского бюро. Когда оно состоялось? Почему меня не проинформировали о решении?

— Вчера вечером. Там Михайлов все начал.

Упоминание Михайлова заставило Гришанкова мысленно выругаться. Он не забыл памятного разговора здесь, в кабинете, когда комсорг пытался обосновать свой отказ от работы доморощенной научной теорией.

— Парторг Серегин присутствовал. Поддержал, — наклонив голову, мягко журчал Фоминский. — А Паинцев, наш передовой бригадир…

— Семен Яковлевич, — перебивая Фоминского, прогудел Женя. — Тут у вас есть осведомители. А я пойду работать.

Начальник увидел слабую — полную независимости — улыбку на чумазом лице слесаря. Внезапно смутившись, Гришанков промелькнул взглядом по его литой фигуре: мощный торс, борцовская шея, руки в локтях напружинены.

— Идите… Вы, Роман Владимирович, проследите, чтобы бригада Паинцева не испытывала затруднений с комплектующими. Если бригада не обеспечит требуемого из-за нехватки деталей, ответите мне персонально. Дело — прежде всего!.. А вы, Ваган Альбертович, останьтесь, пожалуйста.

Гришанкова бесил вид заместителя: понурый, забитый. «Распустил нюни. Хоть бы держался по-мужски!» И в то же время он был совершенно потрясен случившимся. Еще вчера он был хозяином цеха, только от него зависела судьба программы, а сегодня оказалось, что есть и другие силы, которые ломают, корежат такое славное вчера. И их, эти силы, не уничтожишь приказом, они дают тот самый план, ради которого он не спит спокойно ночами.

— Ты дур-рак, Ваган! — уже не в силах владеть собой, взорвался Гришанков. — Не только сам вляпался в грязную лужу, но и меня тащишь!.. Сейчас вон какие порядки пошли — министров не щадят!

Он вспомнил прошлого Тароянца — властного, резкого, напористого. «А теперь притих, сидит пай-мальчиком…»

Гришанков вдруг подумал: а что, если эта история с браком есть хитрый расчет недовольного заместителя? «Все может быть, — лихорадочно соображал он. — Это в кино наши творцы-мудрецы рисуют этаких бескорыстных ангелочков, а в жизни идет яростная борьба за власть, за деньги, за красивую жизнь. Сборочный цех — самый крупный в отрасли, с поста начальника сборочного лишь один путь — в главные инженеры, в директора и выше. За такие лавры Ваган вполне мог решиться на подлость!»

— Что ж, Ваган Альбертович, — постукивая ребром ладони по столу, говорил начальник цеха. — Вас толкают… Карикатуру рисуют… Мне трудно вас защищать.

Гришанков ощутил знакомый мелкий озноб, всегда пронзающий его в минуты принятия рискованных решений. С этим знобящим дуновением холодка в теле он познакомился в содомные дни экспериментов в механическом цехе — «пан или пропал»!

— Ваган Альбертович, я не против, если вы подыщете себе более спокойное место.

— Да ты! — сорвался тот на злой, шипящий шепот. — Я тебя!..

— Спокойненько, — снова басовой струной загудел Гришанков. — Не ерепенься. Лучше выйди в цех и посмотри, чем рабочие занимаются. Они чешут языки о твоем браке… Вспомни, в позапрошлом году начальник стальцеха прикрыл двухтысячный брак своего зама. Вспомни, как это прикрытие обернулось обоим строгачом по партийной линии.

— Ты, гад, свою шкуру спасаешь!

— Твою, Ваган. Только твою.

Тароянц тяжело поднялся, засунул в карман ставший ненужным платок. Конечно, теперь общественность не угомонится, пока не отпляшет на его спине. Верно говорит Семен — лучше быстренько убраться из цеха. Мотивировок много: устал, разонравилось, психологическая несовместимость.

Гришанкову стало по-человечески жаль заместителя: а вдруг Ваган просто ошибся? В авральном положении всякое может случиться: в этой бешеной гонке за планом порой и собственное имя забываешь, все «давай-давай-давай!».

— Ваган Альбертович, не будем расставаться врагами. Вы провинились, вам и отвечать… Сейчас же напишите объяснение о причине брака.

— Пошел ты… — отозвался заместитель.

— А это уж совсем лишнее, — усмехнулся Гришанков. — На заводе свободна должность начальника отдела снабжения. И платят хорошо, и престижная.

— Ты прямо дипломат.

— Эх, Ваган-Ваган… У тебя столько друзей, а ты вцепился в сборочный, словно он в меду плавает.

— Что ты скажешь директору о браке? — встрепенулся Тароянц. — Если сообщишь сумму, он выгонит меня вообще.

— Врать не собираюсь. Но вперед соваться не стану. Спросит размер убытка — скажу. Не спросит — тебе повезло. Пиши.

В кабинет торопливо вошел второй заместитель Софронов. Заметив Тароянца, он мельком улыбнулся и весело подмигнул суровому лику начальника.

Гришанков еще раз перечитал объяснение Тароянца и попросил секретаршу вызвать Серегина.

«Итак, с Тароянцем кончено. Его уход из цеха рабочие воспримут как наказание. Но в будущем необходимо избавиться от подобных «пенок» комсомольского бюро. Где это видано, чтобы парторг и комсорг обделывали свои дела за спиной начальника!.. Надо позвонить Гору, попросить помощи».

Гришанков заставил себя приветливо улыбнуться вошедшему парторгу, который, по-обычному, был так взъерошен, словно никогда не причесывался.

— Садитесь, Андрей Васильевич. Устаете?

— Устаю не устаю, а не за красивые ножки мне здесь зарплату дают, — медленно, с одышкой ответил старый мастер. Он сразу понял, зачем вызвал Гришанков, и приготовился к крутому разговору. Прошедшую ночь он не спал до трех часов, все продумывал разговор с начальником. Серегину казалось, что он должен подробно и обстоятельно разъяснить Гришанкову свою позицию на вчерашнем комсомольском бюро, объяснить, почему он принял сторону ребят.

— Андрей Васильевич, я читал, читал «молнию»… Откровенно скажу, понравилась. Только, парторг, не кажется ли вам, что в конце планового периода она внесла некоторую дезорганизацию в наш славный трудовой распорядок?

— Промолчать следовало? — пасмурно пробурчал Серегин, с неодобрением глядя на демонстративно-небрежную позу начальника: одна рука болтается за спинкой стула, другая ладонью упирается в полированную столешницу. И смотрит Гришанков как-то хитро — не то ухмыляясь, не то печалясь. — Вы сами так себя поставили, Семен Яковлевич. Однажды вы не позволили ребятам протащить как следует в «молнии»…