Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Грустишь, Василич? — остановился рядом с Серегиным Коноплев.

— Да, Кузьмич, отвоевались мы с тобой. — Мастер взял бригадира под руку. — Ты вот с пятидесяти пяти на пенсию идешь… Отдых — дело стоящее.

Коноплев криво — одной щекой — улыбнулся, затем поднял на мастера чуть влажноватые глаза.

— Ежели б ты, Василич, поломал косточки в стальцехе, как я, ты бы уж давненько где-нито в санаториях полеживал.

— В феврале на пенсию-то?

— В начале января… Эхма! Скорей бы, устал… Вон, — кивнул Коноплев в сторону конвейера, где, темпераментно жестикулируя, ругал сборщика Тароянц, — они молодые, горячие… Ваган утро отработал, теперь вечером часов до девяти здесь носиться будет — и хоть бы хны. А я уже свял.

Завидев Серегина, Тароянц подозвал его взмахом руки.

— Полюбуйся, парторг! — нетерпеливо сказал он. — Из бригады Паинцева субчик. Вот он! Иду — болт кувалдой лепит!

— Так не лез по резьбе-то! — крикнул сборщик — парень лет тридцати с лицом видавшего виды проныры.

— Да?! Не лез? Вон их сколько — болтов! Весь цех в болтах!

— Нехорошо, Борисов, нехорошо, — осуждающе покачал головой Серегин, с неприятным чувством подмечая ненужную шумливость зам. начальника. Вроде бы хочет Тароянц показать себя этаким радетелем порядка, кричит так, что на соседнем участке все побросали работу — слушают. — А вы, Ваган Альбертович, напрасно так громко… Раз человек лупит болт кувалдой — значит, торопится, хочет больше заработать. Вот и сыграйте на этом. Лишите его прогрессивки.

— Спасибо, Васильич, — заиграл желваками сборщик. — Я тебе такой услуги век не забуду.

— Ладно, — буркнул Тароянц и крупным шагом направился дальше: все надо обойти, везде побывать, что-то предпринять — в зависимости от обстоятельств, — спать некогда. Особенно после тех злополучных балок. Напоследок нужно хоть немного реабилитироваться в общественном мнении. Гришанков сказал, что директор посулил выговор, а Гор отложил дело о браке до следующего года.

Еще понаблюдав за работой конвейерщиков, мастер Серегин продолжил путь на свой участок. Шел и думал, что уходят люди и приходят, а работа остается, и нет ей ни конца ни края. Однако работает цех не сам по себе. Лишь постороннему человеку может показаться, что цех — некогда раз и навсегда заведенный механизм: шестерни крутятся, электрокары снуют, экскаваторы вырастают, как деревья. Не-ет, братцы милые, чтоб цех так слаженно работал, ему, Серегину, и другим мастерам надо постоянно наставлять, направлять рабочих. А люди все разные… Как сейчас подойти к электрокарщику Копцову, чтобы он, лоботряс эдакий, не восседал на каре словно туз бубей на коне, а возил со склада детали? Поругать его? Но много ль она даст, ругань? Сам взвинтишься, Копцова взвинтишь. Не-ет, мужики-товарищи, первейшее дело мастера на участке — душевные чувства рабочих. В радость или в тягость людям сборка — только от мастера зависит…

Еще не доходя до бригады балочников, он заметил у них странную, нелепую в рабочее время картину: бригада валяла дурака. «В конце-то года! Анекдотики слушают! Коноплев — этот ас сборки — даже рот раскрыл!»

Намереваясь застать их на месте преступления, мастер приблизился осторожно и замер. Вадик читал стихи.

Серегин, собиравшийся укорить сборщиков, вдруг почувствовал щемящую печаль: вроде о войне, да не о нашей, не об Отечественной… Он хрипло кашлянул. Увидев мастера, бригадир Коноплев тут же как-то мелко засуетился: схватил рукавицы, бросил их, уцепился за молоток — сделал вид, что ни на секунду не отвлекался от работы. Олег же, словно в партере столичного театра, чуть откинулся, лениво хлопнул в ладони и напыщенно произнес: «Браво, Вадим, браво».

Это глупое «браво» и вывело Серегина из себя.

— Я те покажу «браво»! — закричал он на Олега. — Ты мне за это «браво» рублем ответишь! То он, видите ли, о своей молодой семье всем уши прожужжал, то сидит ни черта не делает! Поэт! Едрена в корень!

Да, частенько так бывает в жизни: виноват один, а «на орехи» достается другому — не кривляйся. Олег выругался и вразвалку направился к ножницам делать заготовки на листовой стали. А Вадик ушмыгнул за стеллаж.

— Ну? — мастер уперся грозным взглядом Игорю в переносицу. — С Нелей беседовал?

— Огрызается она, — чувствуя себя виноватым за эту небольшую передышку в работе, тихо ответил комсорг.

— А ты?..

— У нее нервная встряска, — покраснел под добродушно-насмешливым взглядом старого мастера комсорг.

— Молодые, а больно нервные. Ладно. Ты вот что, комсорг, давай-ка посерьезней берись за комсомольские дела. В вашем же бюро не поймешь что творится. С Нелей все ясно, а Фоминский?

— Роман — ну его! — моментально взвился Игорь. И Серегин с облегчением увидел, что комсорг сердцем воспринял поведение Фоминского на бюро. — Он начальник, я рабочий, он институт закончил, я техникум… Понимаете, Андрей Васильевич, мне все равно, а он пыжится — то и дело подчеркивает эту разницу. Порой хочется послать его!

— Ты свою шпанскую манеру брось! — грозно оборвал его парторг. — Тебе двадцать четыре года… Послать?! Разговаривать надо почаще с ним, постараться найти какие-то общие темы для сближения. Вы же почти ровесники… Послать… Смотри у меня! — погрозил он Игорю. Комсорг улыбнулся.

— Андрей Васильевич, а чего с Тароянцем? Ребята интересуются. Наказание-то ему будет?

— Не одними наказаниями воспитывают людей, — проворчал мастер. — Слыхал я, что дадут ему выговор по заводу, а это — лишение тринадцатой и четырнадцатой зарплаты. Да переводится он, в отдел какой-то.

Серегин похлопал по твердому плечу комсорга: молодой напор Игоря, смелость, задор радовали старого мастера. А словечки разные? Сгинут они, исчезнут, как не бывало. Молодежь любит выражаться заковыристо — чувства ищут словесного простора.

И он пошел дальше — в бригады сварщиков и рамщиков, пошел наставлять, направлять, укорять. И в этом он видел главную суть своей должности, гордился ею, старался, чтобы люди не обижались на него за слово правды.

Уныло шагая из кабинета секретаря парткома, Валерий Померанцев, впервые за все время комсомольской работы, почувствовал страх: «Сидорин спокоен, считает Михайлова правым, а я?.. С меня же первого и сдирают шкуру!.. Как сейчас Гор гремел: куда смотрели, почему не контролировали! Гришанков мечется, чтоб вывести завод из прорыва, а комсомольцы отвлекают сборщиков от работы!..»

— Станислав, зачем ты с Гором сцепился, — притормозил Сидорина за рукав Померанцев. — Неужели ты не видишь разницы между Тароянцем и тем контингентом рядовых нарушителей, которых должен бичевать «прожектор»?

— Я свою разницу вижу, ты свою, — мрачно ответил Сидорин.