Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Это-то, Андрей Васильевич, мне известно… Вот бумага, пишите объяснение. Все пишите: как Тароянц вывозил балки, во сколько он приказал вам ввезти их в цех, все! Пасты в авторучке не жалейте…

Прочитав объяснение Серегина, Гришанков усмехнулся: верно, не мог мастер ввезти балки в начале смены — электрокары и погрузчики на профилактике. Это в корне меняет ситуацию, смягчает их вину — Серегина и Тароянца. Смягчает — и только.

— Андрей Васильевич, вероятно, директор позволит Тароянцу перейти на другое место. Так вот, я планирую сделать первым замом Софронова, а Фоминского — вторым, — сказал начальник цеха, убирая объяснение в карман. — Вам же советую посерьезней относиться к работе.

— Я… это… разве не серьезно? — ошеломленно спросил парторг, чувствуя неясную тревогу: вроде что-то изменилось в тоне начальника, что-то непонятное промелькнуло в его хитро прищуренном взгляде. Он хотел прояснить, в чем именно заключается его несерьезность, но Гришанков уже листал служебные бумаги. Серегин встал и сутуло направился к двери.

Оставшись один, Гришанков рывком снял телефонную трубку, позвонил секретарю парткома. Коротко рассказал о браке, о том, как комсомольцы во главе с парторгом опорочили руководство.

— Переговорите с Серегиным, — попросил он Гора. — И прошу вас, побеседуйте с Померанцевым. Пусть он проанализирует действия комсорга.

Терпеливо выслушав словоизвержение начальника сборочного цеха, Гор подошел к окну и, глядя на обширную панораму заводской территории, усмешливо хмыкнул: ох уж этот экстравагантный Серегин! Не может дотянуть до пенсии спокойно, оберегая нервы и себе, и другим…

Александр Ефремович вспомнил, как когда-то работали они с Серегиным в одной плотницкой бригаде, дружили. Когда ж это было?.. Тридцать пять лет назад. Конец сороковых — начало пятидесятых — время интенсивного возвращения промышленности на мирные рельсы, становление новых заводов, молодость…

— Александр Ефремович, — заглянула в кабинет секретарша, — в приемной сидит заместитель начальника сборочного цеха, жалкий какой-то.

«Кляузничать на Гришанкова станет, — мелькнула у секретаря парткома пасмурная мысль. — Наворочал дел, пес лохматый!»

— Присаживайся, Ваган Альбертович, — строго, не глядя на провинившегося руководителя, сказал Гор. Ему был неприятен предстоящий разговор, но что поделаешь, к секретарю парткома не только с хорошим идут. — Где лоб подбил?

— Я посоветоваться пришел, — поднял лицо Тароянц, и Гор заметил в его беспокойно бегающих глазах заискивание. Это ему понравилось: он собрался выслушивать безапелляционные отговорки, но Тароянц, оказывается, явился с повинной.

— Ну-ну, Ваган Альбертович, советуйся. Торопись.

— На прошлой неделе цех ждал комиссию по культуре производства. Мы убрали с главного прохода балки на улицу… Затем балки подали на сварку. Брак. Комсомольцы расписали брак в «молнии»… А я что, мальчишка? Чтоб так мой авторитет топтать! Да?

— Большой брак? — с глубокой заинтересованностью, словно впервые слышит об этом, спросил Гор. Он даже подбодрил Тароянца легкой улыбкой.

— Мелочь! — вскрикнул Тароянц, не зная, что Гришанков уже обо всем доложил секретарю парткома. — Балка или две.

Тароянц нагло лгал, изворачивался, и Гор это прекрасно видел. Видел и другое: игра в кошки-мышки закончилась.

— Восемь балок забраковано! Около пяти тысяч убытка!

— Простите, — порывисто прижал к груди руки Тароянц. — Клянусь отцом! Конечно! — тише добавил: — Боровой подсказал мне зайти к вам, покаяться.

Услышав фамилию заместителя директора по коммерческим вопросам, Гор смягчил выражение лица: Боровой хоть и молодой руководитель, но не последний человек на заводе и первого встречного не направит. Вероятно, он имеет виды на Тароянца.

— Гришанков не сообщит директору сумму брака, — словно угадывая мысли секретаря парткома, слабо произнес Тароянц.

— Гришанков сам сказал или ты придумал? Ты же талантливый фантазер, как я заметил.

— Не сообщит. Теперь-то мне зачем придумывать. Я что?

— Так-так… Уж не думаешь ли ты, что все мы — Боровой, Гришанков и я — станем прикрывать твои выкрутасы?

— Боровой обещал порекомендовать меня директору. На должность начальника отдела снабжения.

Словно не слыша Тароянца, Гор строго сказал, что его вообще надо гнать с завода, а не рекомендовать. Но сказал это не так сурово, как прежде, и Тароянц уловил в его голосе слабое сочувствие.

— Спасибо! Спасибо, Александр Ефремович! — бессмысленно улыбаясь, с благодарной дрожью в голосе прошептал он. — Я до конца жизни не забуду вашего человеколюбия!

Едва за Тароянцем закрылась дверь, Гор снял трубку телефона, набрал номер Борового.

— Слушаю, — сразу ответил заместитель директора завода.

— Зачем Тароянца ко мне направил? — не называя себя, глухо спросил Гор. Он знал: те, кому надо, поймут, кто с ними говорит.

— Здравствуйте, Александр Ефремович, еще не виделись сегодня… Тароянца, вы говорите? Я? К вам?.. Просто посоветовал зайти, повиниться. Тароянц — человек преданный заводу, честь мундира для него — личное достоинство. Я…

— Вот что, — раздраженно оборвал его Гор. — Ты метишь Вагана в начальники отдела снабжения?

— Неплохо бы, если Тароянц возглавит…

— А если Гришанков сообщит директору сумму брака?

— Не должен, Александр Ефремович. Я разговаривал с ним. Гришанков недавно в цехе, ему авторитет нужен.

— А рабочие? Им тоже авторитет Гришанкова нужен?!

Гор зло бросил трубку: не дадут спокойно доработать до пенсии — полгода осталось.

На конвейере бурлило предфинишное столпотворение: сборщики, мастера, подсобники — все были поглощены работой, работой и только работой. Вторую неделю платформы конвейера пробегали рельсовый путь на ускоренном режиме. Вторую неделю полторы тысячи сборщиков и три сотни брошенных на прорыв рабочих из других цехов изо дня в день, из часа в час гнались за графиком. Время словно с цепи сорвалось, год подходил к концу.

Сдав на конвейер бригаду сваебойного оборудования, мастер Серегин возвращался на свой участок. «Балки, балки в первую очередь! Не будет балок — не будет ходовых рам, а в конечном итоге — не будет экскаваторов», — думал он, наблюдая за тем, как кран конвейерного пролета нес с его участка готовую раму. Сейчас ее поставят на платформу, «обуют» балки в гусеницы, и свершится первое восхождение к машине. Потом будут дизель, механизмы передач, гидравлика — многое, но пока это первое «крещение» рамы — «обувка» — есть хоть маленький, но итог его, Серегина, труда.

Он представил себе, как ворота распахнутся и яркий оранжевый жучок весом в несколько десятков тонн выползет на снежно-серый простор испытательной площадки. Машинист выпрыгнет из вздрагивающей кабины, дохнет морозной свежести и крикнет напарнику: «Друг, дай-ка закурить!» Тот радостно протянет пачку «Астры», и закуролесят они вокруг новенькой машины, любовно пошлепывая ее по теплой шкуре.