Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Совесть, — добавила Катя.

— Именно, — согласился я.

— Если кому-то так легко от неё избавиться, много ли она стоит? — спросила Катя.

— Сколько может стоить призрак? — я пожал плечами. — Не знаю.

— Нет призраков — нет души, — сказала Катя.

— Нет, — согласился я. — Душу мы тоже придумали. Чтобы не слишком часто убивать друг друга. Чтобы иметь хоть какой-нибудь тормоз, способный остановить руку, потянувшуюся за топором. Нас нельзя убивать! Мы же обладаем душой! Свиней можно, коров можно, овец можно, кроликов можно… Нас? О, нет! Нас — нельзя! Мы одушевлённые! У нас — жизнь вечная. Ну да… Вот так и живём…

— Но я же забыл о человечестве! Может быть, я вижу только часть его, причём не самую лучшую, и потому ошибаюсь, называя иллюзией то, что на самом деле реально существует и даже имеет какой-то смысл? А вдруг за границей что получше встречается? Вдруг там алхимики обнаружили философский камень, что способен превратить в золото те глиняные, серые кирпичики, из которых мы складываем нашу жизнь? Да нет, похоже, и там всё те же люди, жалкие и всеми забытые. Все, все на Земле — вот такие вот, забытые друг другом.

— Похоже, не просто так… — произнесла Катя.

— Не всё так плохо, — продолжал я, почти уже не слушая её (и не состоянии остановить самого себя). — Не всё так плохо! Ведь есть нечто, придающее смысл, высший смысл, подлинную ценность человеческой жизни.

— Я знаю, что ты скажешь, — прервала меня, наконец, Катя. — Ты ведь и впрямь тогда, в парке…

— Я не топился, а топил, — угрюмо насупившись (нет, ненавижу, когда говорят об этом!) возразил я. — Объяснял же!..

— Давай чаю попьём? — предложила Катя. — По-моему, ты уже дрожишь весь. Холодно у нас, топят плохо… Ой, прости, это так, нечаянно получилось… По звучанию… совпало…

— Хорошо, — согласился я. — Давай за чаем о твоей жизни поговорим? Как там зимняя сессия, началась уже?

В тот день я лежал в постели до вечера. До темноты.

И вспоминал вечер дня предыдущего.

Кажется, не всё… Ещё не всё вспомнил, не всё удалось вытащить из кучи изворошённого, изорванного в клочья торопливыми, дрожащими, слабеющими руками хлама.

Что-то ещё осталось. Разве только…

Зачем мне надо было всё это ей говорить?

Или и впрямь в той самой, несуществующей совести, появилось вдруг нечто, холодом лижущее сердце, появилось после тех, увиденных мною пятен на её лице?

Но ведь несуществующих, несуществующих пока пятен!

Боги, лёгкой смерти тому, кто приглашает меня на чай…

«А теперь поговорим о методах нашей борьбы.

Давайте договоримся сразу, что разделение методов на эффективные и неэффективные бессмысленно по той причине, что условия жизни и возможности каждого участника борьбы абсолютно не равнозначны и подчас несопоставимы, поэтому при обсуждении методик и приёмов генерации хаоса следует исходить из принципов возможных усилий и посильного участия каждого, кто к нам присоединился.

Эффективным или неэффективным может быть только оружие, и то относительно конкретных условий и обстоятельств его применения и затрат на его изготовление и использование.

При этом совершенно неважно, осознаёт ли наш союзник и брат конечный результат своих действий, до конца ли он понимает, в каком направлении движется, или, скажем, просто получает удовольствие от реализации деструктивных фантазий. Полезно и позволительно всё, что усиливает проявления Хаоса в нашей жизни».

«Есть смерть на любой вкус. Самая простая… Возможно, вы и думали об этом. Может быть, знаете это и без меня. Смерть бывает великой. Внушающей благоговение. Внушающей ужас. Одним движением сметающей в зловонные рвы целые народы, смешивая их с известью и глиной, с тленом и забвением. Низводящей в прах древние цивилизации. Обращающей в пыль труды десятков поколений. Останавливающей движения миллионов сердец, так что замершие маятники их лишь мгновение висят недвижно над бездонной пропастью её — и срываются, падают в тянущую, влекущую, тяжёлую, вечную её темноту».

«Но есть простая, совсем простая смерть с кисловатым вкусом ржаного хлеба. Смерть на каждый день. Обыденная, немая, в потёртом сером пиджаке, мятых брюках, бледно-жёлтой рубашке с расстёгнутым воротом; с бесцветными, туманными, сонными глазами. Такая удача, господа! Сегодня я видел эту смерть».

«Иногда мне кажется, что она уже среди нас».

«Да, господа, среди нас. Вот это — самая эффективная, самая всепроникающая, подлинно всемогущая смерть. Та, которую не ждут. Та, к которой не готовы. Самая нелепая, самая неожиданная, самая недостойная и самая ужасная из смертей. Та, которая равнодушно, походя, будто нечаянно сметёт… Нет, не народы, не страны, не цивилизации! Человечество! Всё человечество! И не в ров… Слишком много чести! В корзину! В пыльную, заваленную чертежами неудавшихся творений, смятыми обрывками галактик, рваными клочками миров, огрызками планет и обломками звёзд мусорную корзину Вселенной. Только так лишим мы наконец… нет, не человечество — себя! Лишим мы, наконец, себя самой возможности того проклятого, мещанского, губительного для революции компромисса, того безумного шага назад, который разрушит совершенное наше Ничто. Только так, с последним шагом, с подлинно всемирной и действительно последней Революцией мы станем самой могущественной созидающей Хаос силой мироздания!»

«Вы склонны к пафосу друг мой. Но идея…»

«Обывателя как оружие массового истребления? Интересно, весьма интересно».

«И это только начало!»

Начало ветки. Синие вагоны плывут перед глазами. Оранжевые, изломанные линии цифр на чёрном табло.

Восемь часов тридцать две минуты. Утро. Час пик.

Я на работе. Я жду поезд. Сегодня я езжу в метро.

С тяжёлым гулом останавливается вагон. Расходятся створки дверей и поток, давящий бока, сжимающий грудь тяжёлой океанской массой своей поток людей, утренний, жёсткий, жестокий, не расставшийся со сном и не видящий ничего вокруг, крутящийся водоворотами Мальстрима и втягивающий в себя всех, кто оказался на его пути, кто оказался рядом с ним, кто оказался слишком близко от него.

В вагоне. Придавлен спиною к двери.

Теперь надо дышать. Надо просто дышать.

Каждый выдох — в лица, в лица, в лица. Мужские, женские, детские (да, есть тут дети, есть! надо только наклонить голову, немного наклонить — и выдох, выдох, выдох).

В глаза, в носы, в уши. В рот, открытый рот, зевающий рот, скривившийся рот, вялый рот, напряжённый рот. Розовые губы, красные губы (помада, помада!), бледные гуды, белые губы, слюнявые губы, пересохшие губы, слипшиеся губы, отвисшие губы, герпесные губы, двигающиеся губы, трясущиеся губы.

В глотку, внутрь, в душу. В ёб вашу мать!