Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Поплохело… — пояснил я, переведя дыхание. — Вкололи что-то… Действует так…

И лёг на свою кровать.

Ноги ослабли, пятки опустились едва не до пола и тапочки, шлепками, один за другим упали.

— Вот, — заметил третий сосед. — Вот ведь как народ травят. Точно знаю, что травят. Я об этом письмо в газету писал. И на радио тоже. И Путину много раз звонил.

— И что тебе сказал? — насмешливо спросил Михаил.

— Сказал, что его тоже травят, — ответил третий сосед. — Порошок в суп сыпят… Он сам видел, да говорить стесняется…

— Вот оно как… — задумчиво потянул Михаил. — Мне-то всё равно… Отравят — другой кто будет.

— И его отравят! — убеждённо заявил третий сосед. — Всех отравят! Точно говорю — когда-нибудь всех отравят!

— И у меня вот голова месяц уже как болит, — заметил Михаил.

— Эй, Игорь! — позвал меня Фёдор. — Ты как там?

— Нормально, — ответил я. — Голова только кружится.

— Так ты как? — спросил Фёдор. — Жаловаться будешь на меня?

— Ну, если надо…

— Надо! — убеждённо сказал Фёдор.

— Тогда буду, — ответил я.

«Всех отравят…»

Странно, но эта мысль отчего-то крепко засела мне в голову.

«Всех… Почему всех? Зачем всех?»

«Это потому, — раздался вдруг скрипучий, никогда прежде не слышанный мною голос. — Это потому… это потому… Что!»

— Вот и хорошо, — сказал радостно Фёдор. — Тебя ведь точно выпустят… Точно скоро! Да тебя никто и не держит. Кто тебя держать будет? Государству-то копеечку тратить… А, хочешь, я тебе тайну открою?

— Фёдор, заебал ты со своим тайнами, — устало заметил третий сосед.

Он встал (кровать скрипнула), тяжело вздохнул и, шаркая тапочками по полу, побрёл. Должно быть, и ему стало плохо. Или он просто захотел спать.

— Тайну, — упрямо повторил Фёдор. — Мне её самому недавно открыли. Ты о всемирном оледенении что-нибудь слышал.

— Обляденении, — насмешливо заметил третий сосед, уже устроившийся, видимо, на своей кровати (я уже лежал, закрыв глаза, ничего не видел, но по звукам и направлениям, откуда они доносились, вполне можно было догадаться, кто и где находится). — Давай, болтай дальше. Может, и я на тебя жаловаться начну…

— Нет, точно говорю, — продолжал Фёдор. — Все знают, что замёрзнет, но не знают — когда.

— А ты знаешь? — уточнил Михаил.

— Знаю, — уверенно ответил Фёдор.

— И когда?

— Через два года…

Фёдор замолчал на полминуты, видимо, мысленно уточняя расчёты.

— …Четыре месяца и сорок два дня, — закончил он.

— Ерунда какая-то, — с сомнением заметил Михаил. — Сорок два дня — это же месяц и двенадцать дней.

— Или одиннадцать, — добавил третий сосед. — Или четырнадцать, если февраль. Или тринадцать, если год високосный.

— Да ладно вам! — обиженно воскликнул Фёдор. — Ладно вам придираться! Десять, одиннадцать! Любят вот люди клопов всяких пересчитывать, а о главном-то и не думают. А в чём главное?

— Травят! — убеждённо сказал третий сосед.

— И не только, — подхватил Фёдор. — Ещё дезодоранты производят. Точно говорю — производят. У моей-то дуры — полна ванна дезодорантов. Всё брызгает под мышками, брызгает… А чего брызгает? Кто её там нюхает?! А?! Точно говорю — заговор. И в туалете у неё полно баллончиков всяких. Вот она сними и связана…

— С баллончиками? — удивлённо переспросил Михаил.

— С заговором, — пояснил Фёдор. — А вот уже заговор — с баллончиками. Землю хотят заморозить, а меня — посадить. Потому что я всё о них знаю. Я даже песню сочинил…

— Какую? — Михаил явно оживился, предвкушая редкое в серой больничной жизни развлечение.

— Печальную, — грустно ответил Фёдор. — Петь под баян надо… со слезой в голосе. Я бы спел, да нету тут баяна.

— Потому что не положено инструменты иметь, — заметил третий сосед. — Порядок такой.

— А ты так спой, — предложил Михаил. — А я тебе это… аккомпанировать буду. В ладоши хлопать. Пойдёт?

— В ладоши — не надо, — заявил Фёдор. — Меня это с ритма сбивает. Ладно…

Кровать заскрипела. Фёдор заворочался… Явно собирался с духом.

— Ладно, — сказал, наконец, он. — Слушайте. Песня о Великом Оледенении. Вот!

И запел.

(исполняется под баян со слезой в голосе)

(правда, баяна тогда не было)

(это потому что инструментов не положено)

(но всё равно, звучало очень печально)

(хотя и довольно тихо)

(но я всё расслышал… и даже запомнил)

Фёдор закончил песню со всхлипом, и снова пружины кровати так грустно и протяжно заскрипели.

— Ты чего? — забеспокоился Михаил. — Федь, чего ты? Да успокойся ты, ничего тебе не будет. Отмажем тебя…

— Да что я! — в отчаянии воскликнул Фёдор. — Дураки мы все! Землю вот жалко…

Рыжий пыльный таракан пополз вверх по стене. Остановился на мгновение, пошевелил задумчиво длинными и тонкими, нервными усами, будто и ему стало не по себе от грустной этой песни. И снова пополз. Вверх, к потолку.

«Вот ведь как, — подумал я. — Жалко ему… Кого? Жены своей, которая его то в психдом загонит, то пилит… Теперь вот и в тюрьму тащит. Забитый, небось, совсем. Так… если и пьёт, то с горя. Не с куража, вовсе нет. А ведь жалеет… И её тоже? А таракана вот этого? Тоже жалко? Такой безобидный, простой, незаметный. Ползает, зла никому не делает, только вот, говорят, заразу разносит…»

Заразу! Зараза, зараза, зараза….

Что-то щёлкнуло, замкнуло, ударило скрученным, оплавленным проводом в синей, костяной, холодной, туманом полненной голове!

Так ударило, что белые, кислым пластиком пахнущие искры брызнули вдруг из глаз.

«Не делает зла. Ползает. Разносит заразу. Вот оно что! Вот как… Вот такое вот решение всех вопросов. Безгрешный и смертоносный… Если только и впрямь заразу… Если это так… Вот как оно бывает…. А ведь… Не это ли Бог? Не это ли Бог наш? Истинный наш Бог?»

— Травят, — заявил третий сосед. — Всех травят, всех…

«Хорошо, допустим, что так… Вот и к ней нет жалости. Нет ничего. Хотя я чем-то ей обязан. Не знаю, возможно, свободой. Или, по крайней мере, небольшим светлым пятном на стене. Отсветом…»