Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

«Мы тянемся к Хаосу, как ребёнок тянется к матери…»

«Вот то, что нужно! Вы спрашивали, во имя чего… Ничего! Во имя Ничего!»

«Ничто — имя твоё и будь оно благословенно во веки веков! Ничто — тайна наша и да будет она сокрыта до срока. Ничто — душа наша и дыхание наше. Ничто наполняет нас, Ничто ведёт нас, Ничто даёт нам победу и власть над всем сущим! В этом мире и иных мирах, на слепленных из глины планетах и планетах-призраках, во льдах Страны Великанов и в огне преисподней, в хрустальных чертогах наполненного тихим сиянием рая и на Полях Блаженства, где жёлтыми июльскими волнами колышутся тяжёлые пшеничные колосья, в мирах нерождённых, родившихся и умерших, в мирах монстров, богов и человеческих существ, везде и всегда — да будет воля Твоя! Да будет царствие Твоё!»

«Мы были живы тогда, но спали… А потом умерли…»

«Мы — реликты. Мы старше самых древних звёзд. Мы заснули тогда, когда они родились. А теперь мы пробудились».

«И сейчас мы поговорим о методах…»

— Входи, — сказала она.

Всё тот же, прежний халат — синие лепестки васильков на белом фоне. Словно летний луг засыпан неурочным снегом. Рукава халата, как и тогда, она подвернула до локтя. Небольшое пятно на рукаве. Наверное, капнуло масло.

Волосы стали светлей. Тонкие, сентябрьскими паутинками. Колшутся чуть заметно даже от лёгкого ветерка.

— Здравстуй…

— Проходи, — сказала она. — Куртку повесь сверху, на пальто. Нет вешалок свободных…

Она закрыла дверь. Щёлкнул замок.

— Ты одна?

«Господи, зачем я её об этом спрашиваю? Какая мне разница? Мы что, любовники? Какие, к чёрту, любовники… Если бы хоть что-то похожее на страсть было во мне. Пусть чёрное, с запахом смолы и серы. Пусть грязное и преступное. Пусть от зверя, а не от человека. Но хоть что-то бы двигалось во мне, хоть что-то шевелилось… Хожу — и кажется, что булькает внутри тёплая болотная жижа».

— Никого. Мама в семь придёт. Отец — и того позже.

Ах да, она же до сих пор живёт с родителями! Но ведь совсем, совсем не похожа на домашнего ребёнка. Такая серьёзность, сосредоточенность…

— А сестра? — неожиданно спросил я.

Я с трудом пристроил вешалку с курткой в переполненный шкаф. И, недавив, закрыл отчаянно заскрипевшие дверцы.

«Какая ещё сестра?»

— Ты что? — искренне удивилась она. — Какая сестра?

— Твоя.

— У меня нет сестры.

— И брата нет?

— И брата. Я же говорила…

Она смотрела на меня… С некоторой опаской? Не знаю, наверное, с опаской. Хотя могла бы и привыкнуть.

— Ошибся, — пробормотал я. — Ничего, бывает.

Она опустила голову и провела рукой по волосам, будто приглаживая. Но я видел — они у неё не растрёпаны, не спутаны, льются ровно к плечам.

«Вот смутилась, — подумал я. — Может, и жалеет, что их психушки тогда вытащила… А это она вытащила? Или Они?»

— Ты улетал? — спросила она.

— Надо было, — неопределённо ответил я.

— Редакционное задание? Или просто?..

«Редакционное? Ах, да, я же пишу статьи о туристическом бизнесе… Что я ей там говорил? Новые направления, перспективные курорты взамен утраченных… Не слишком ли близок я был к правде?»

— У тебя, кажется, даже загар небольшой есть…

Надо же, даже при свете подслеповатой и запылённой лампы она смогла увидеть светло-шоколадный оттенок моей кожи. Проклятое солнце, даже сквозь майку пробилось, и козырёк бейсболки ему не помеха. Впрочем, не так уж это и заметно. Не так уж это настораживает. Вот, пьяный Витя, к примеру, вообще меня бледнолицым считал. Так что всё относительно.

— Да, есть немного, — согласился я. — Летал…

Она прошла в гостиную. Мимо меня. Хорошо, что прихожая достаточно широкая. Мы не коснулись друг друга.

Конечно, и она умрёт. Но я не хочу, не хочу чувствовать эту кожу!..

— Проходи сюда, зачем так на сквозняке стоять.

— Летал, — повторил я.

И вошёл в гостиную. Она стояла у окна, повернувшись ко мне спиной.

— Мы сейчас рекламный буклет готовим. Новый туристический маршрут…

«Какая чушь! И как тяжело говорить, как будто надо жевать пыльный, жёсткий, скрипящий на зубах картон и выплёвывать, выплёвывать, выплёвывать комки. Так что задыхаешься, и во рту пересохло. А надо, зачем-то всё это надо! Зачем?»

— Знаешь, новые места…

— Это где?

Она отвернулась. Смотрит в окно. Оно замазано чёрной краской с пятнами выцветшей жёлтой. Там только темнота и нет движений. И, кажется, что очень, очень тихо. Только где-то в далёкой, недосягаемой, невообразимой глубине этой растущей на глазах квартиры стучат забытые кем-то старинные часы-ходики с гирями-еловыми шишками, суетливым маятником на тонкой латунной подвеске и запылившейся от времени, отчаянно хрипящей кукушкой, живущей за деревянной, тонко скрипящей дверцей.

Стучат, отстукивают.

— Где? — переспросил я.

— Да, — ответила она. — Где эти места? Расскажи…

Свет от настольной лампы был слишком слаб, чтобы осветить всю её фигуру. Я видел тень и тело, и казалось, что голос идёт из темноты.

«Пятна на коже, — подумал я. — Бледно-розовая кровь. Хорошо, допустим, что так…»

Пятый день. Я проснулся поздно.

С головной болью лежал до наступления ранней темноты.

В полдень был обед. В столовой (комнате с пятью столиками, за которыми умещалось одновременно не более шести человек) было жарко (занавески были отдёрнуты, лучи яркие и по-утреннему белые были в тот редкий в ноябре солнечный день), душно и в воздухе стоял кислый запах пережаренной на подсолнечном масле капусты.

Я ещё не настолько проголодался, чтобы преодолеть в себе брезгливость и потому, вяло поковырявшись (для виду больше) в тёмной массе расползшихся по тарелке капустных листков, огляделся по сторонам (чёрт его знает, может быть, кому-то из больных брезгливость моя и нежелание есть из этих тарелок с подозрительно жирными краями покажется оскорбительной… наверняка покажется, непременно найдётся травленая жизнью сволочь, любитель разыгрывать оскорблённое самолюбие!), встал из-за стола, отошёл к окошку, где складывали тарелки на мойку и, пригнувшись, высыпал несостоявшийся обед свой в мусорное ведро.

Но был ещё чай и хлеб, так что до вечера я никак не должен был умереть от голода.

С утра мне всё-таки не удалось отвертеться от укола. После него я ходил, слегка подволакивая правую ногу и чувствовал, что в ягодицу загнали упругий резиновый шарик. Ближе к обеду (после укола прошла часа два) стала кружиться голова, коридоры и комнаты до потолка залил бледно-жёлтый бульон и люди, словно сваренные, лениво плыли в нём, издавая смешные, булькающие звуки.

За полчаса до обеда неожиданно вырвало (я стоял у окна в коридоре и напряжённо размышлял над тем, как бы ловчее открыть форточку, чтобы глотнуть свежего воздуха, вот только руки отчего-то не поднимались вверх, а висели тяжёлой ватой… никак не мог дотянуться до оконной задвижки, никак; потом запрокинул голову — и поплыло, поплыло перед глазами…).