Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

О чём она думала? О чём она думала, когда сказала…

— Странно… Почему-то я решила, что уже не увижу тебя…

«Может быть, это было бы к лучшему. Нет, точно к лучшему!»

— Входи.

— Это ведь разным можно заняться, — продолжал он.

Он сидел на постели, завернувшись с головой в одеяло, отчего стал походить на кочевника, коротающего в пустыне медленно, ленивой змеёй ползущую ночь. Иногда он начинал раскачиваться и мычать что-то очень похожее на длинную, печальную песню. И тогда я смотрел по сторонам, пытаясь найти догорающий костёр с плывущим от него сладковатым запахом кизяка и сонно встряхивающего головой верблюда с подвязанной к шее отрывисто звенящей связкой бубенчиков.

Голова его лохматой бараньей шапкой прыгала и качалась в предрассветных сумерках.

В ту ночь я спал от силы часа два. Он болтал без умолку, словно пытался за отпущенное ему до рассвета время выложить весь запас звуков, не произнесённых им за всё время, пока он встретил меня, пока не привела меня Железная Птица в этот дом спасённых, на встречу с бомжом дядей Колей.

Да, старика этого так и звали — дядя Коля.

— Отчество своё я не помню, — честно признался кочевник в два часа ночи.

Верблюд посмотрел на него презрительно, скривив отвисшую серо-розовую губу, задвигал челюстью, дожёвывая с вечера накрошенную в мешок пыльную, сухую лепёшку, а потом, отвернувшись, стал смотреть на забрызганные холодной ноябрьской изморозью окна.

«Дашь ты мне поспать?!»

— Разным можно заняться, — продолжал дядя Коля. — Вот, к примеру, хуй можно пососать. Это как тебе? Вот если…

«Итак, следует установить основной принцип, которым мы должны руководствоваться в наших действиях. Это принцип экономии средств. Следование политике минимальных потерь неизбежно приводит нас к необходимости отказа от любых демонстративных действий, любых попыток политического давления, как на представителей властей, так и на собственно общество, а так же от любых форм пропаганды и политической рекламы. Наш метод — воздействие на тела и только на тела, а не на умы.

Человечество — это наш враг, который уже провёл тотальную мобилизацию и призвал в ряды своей армии всё население Земли, от глубоких стариков до новорожденных младенцев. Все они — наши враги. Заклятые, смертельные враги! Все они, от кричащих в колыбели до умирающих (но пока не умерших!) в приютах для престарелых, все они самим существованием своим ежедневно, ежечасно, ежесекундно ведут непрекращающуюся, упорную, жестокую, бескомпромиссную борьбу с нами, людьми Революции.

Без преувеличений можно сказать, что даже самое небольшое число врагов, оставленных в живых, способны нанести нам колоссальной силы контрудар, который погубит дело нашей Революции.

Человечество — организм, неоднократно демонстрировавший потрясающие способности к регенерации и восстановлению как размеров, так и упорядоченной структуры биоколонии.

Следовательно, не демонстративный, а тотальный террор приведёт нас к победе.»

«Мы говорим о методах нашей борьбы. Сейчас, уж простите меня, я задам очень простой и наивный, который, тем не менее, неизбежно возникнет у каждого нашего слушателя или читателя, не знакомого с Внутренней Доктриной Революции. И звучит он так: «А какова наша цель?»

«То есть мы говорим лишь о методах борьбы… О приёмах, кстати, поговорим, позже… Пока — о методах. Но при этом не отвечаем на вопрос: «А, собственно, во имя чего?» Я вас правильно понял?»

«Да, вы абсолютно правильно меня поняли».

— Вот, скажем, хуй пососать, — продолжал дядя Коля. — Не хочешь?

— Нет, — ответил я.

— Точно? — дядя Коля мне сразу, как будто, и не поверил и, похоже, был даже несколько обескуражен моим ответом. — Я ведь это… Взаправду…

— Взаправду не хочу, — подтвердил я свой отказ.

Старик вздохнул и устроился поудобнее на скрипучей своей кровати.

— Ну, это…

Он вздохнул и хрипло откашлялся, с трудом выталкивая липкую мокроту из горла.

— Это ты напрасно! — решительно заявил он. — Это ведь я по-дружески… Я ведь не каждому предлагаю!

«Ценю», — прошептал я и перевернулся на другой бок (свет в окне становился желтее и ярче и начинал уже покусывать глаза).

— Не каждому! — продолжал дядя Коля. — Ты, небось, думаешь — я и завтра к тебе с этим вот подкачу, и послезавтра, или там через три дня…

— Колян!

Тапок с глухим стуком ударился о спинку Колиной кровати и отлетел на середину комнаты.

— Это вот душевно, — тихо сказал дядя Коля.

Теперь я лежал спиной к нему и не видел выражения его лица… Но мне почему-то показалось… Или нет, я был уверен, что он лукаво подмигнул мне.

— Ты, Федя, человек добрый, — начал было дядя Коля. — Тапок мне вот вернул…

— Ещё раз тебя, хуесоса, услышу, — пообещал невидимый Фёдор, — ты у меня ты у меня… всей больнице…

Простыня колола мне спину и бок, словно засыпана была мелким серым песком.

«Ответа на этот вопрос нет. Более того — его и быть не может! И даже больше того — само наличие этого вопроса, само существование его в умах духовно незрелых наших адептов свидетельствует об абсолютном непонимании ими смысла нашей борьбы. Вопрос «Для чего?» предполагает некий ответ, начинающийся со слов: «А для того, чтобы…» Но, извините, если «для того, чтобы…» то, следовательно, именно после этих слов и необходимо будет указать некий предмет, явление, реальной существующий или воображаемый (интересно — кем воображаемый?) объект, который останется, сохранится после нашей борьбы.

То есть, заранее согласиться с тем, что мы хоть что-то оставим, хоть что-то сохраним и именно во имя этого «нечто» мы и ведём нашу борьбу.

И мы вынуждены будем согласиться с тем, что это «нечто» безусловно следует сохранить.

Но именно это-то совершенно недопустимо!

Если мы согласимся с необходимостью сохранения хотя бы ничтожной части Вселенной, пусть даже в трансформированном, изменённом до неузнаваемости виде, если мы допустим, хотя бы чисто гипотетически, саму возможность сохранения чего-либо, пусть даже самого малого кусочка этого мира, мы полностью обесценим нашу борьбу.

Где таится гибель Революции?

В компромиссе!

О, это самое страшное, самое мерзкое, отвратительное, пылью, тленом, мясной гнилью пахнущее слово!

КОМ-ПРО-МИСС! Это удары молотком по гробу».

«Гробы — это по нашей части».

«Тошнит… Пропахший сладким ладаном гроб красного лакированного дерева, с резной крышкой в мелких завитушках, с чёрными розанами по углам… Такой вот тошнотворный, мещанский… А в нём — наша мечта. Мечта о возвращении к Хаосу. К отцу и матери, к истокам знаний, действий, поступков, прозрений, ошибок, наслаждения, шагов, снов, слов, осенних опадающих ресниц, синих перьев в белом крутящимся ветре, ранних горячих звёзд в облаках искрящейся пыли… Назад, туда, где не было мира, не было света, не было ничего!»