Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

Подбежал кто-то в белом… Да, белом халате…

— …Реагирует… сильно… слюна потекла… и рвота…

Потом, кажется, был ещё один укол.

К обеду, похоже, я пришёл в себя. Но этот запах! Тошнотворный запах капусты и горелого подсолнечного масла!

Покачиваясь, я дошёл до своей палаты и присел на кровать.

В послеобеденное время можно было поспать (это мне объяснил утром санитар… нет, не Волович… кажется, другой). Часа два.

Но, не смотря на бессонную ночь и слабость после утреннего укола, спать всё ещё не хотелось. Быть может, само это место, эти стены в бледно-салатовой краске и пол с тёмно-жёлтым линолеумом, застоявшийся воздух больничных коридоров с запахом лекарств, серые потолки с приплюснутыми пыльными плафонами, шаги приближающейся боли, грохот тяжёлых дверей грузового лифта и еле слышный скрип нагруженных телом носилок — всё это, смешиваясь, сливаясь в один звук, один цвет, один странный запах тоски и тревоги, не давало уснуть, не давало успокоиться, не давало обмануть себя ложной надеждой, что всё когда-нибудь будет хорошо или просто покажется не в меру затянувшимся дурным и бестолковым сном.

«Но когда-нибудь я всё-таки засну».

В палате было трое, не считая меня.

Дядю Колю, в наказание за очередную дерзость (утром он почему-то пристал к санитарке и хотел пососать у неё несуществующий хуй) отвели после обеда убирать территорию. Впрочем, едва ли это было для него наказание. Фёдор (тот самый, что лежал у окна) успел мне рассказать, что Коля — бомж с сорокалетним стажем и мастерски умеет находить окурки королевских размеров даже на самой, казалось бы, убранной и до блеска вылизанной территории. А небольшой сквер возле больницы (это и из окон было видно) — далеко не до блеска вычищен. Так что дяде Коле было раздолье…

— Он до весны тут лежит, — пояснил Фёдор. — Пока не потеплеет. А там — уйдёт. Ты с ним поосторожней. Он и вправду на Курском вокзале сосал, на бутылку себе зарабатывал. Не трись об него, зачмыришься ещё… И вообще — какого хера его к нам положили?!

Из тех троих я знал пока только Фёдора (мужик лет сорока с копной давно уже нестриженых волос, из-под его больничного халата выглядывала изрядно уже застиранная, с поблекшими серыми полосами тельняшка).

Двое соседей по палате были мне не известны.

Они сидели на постели Фёдора (я уже успел заметить, что это самое светлое место в палате) и говорили о чём-то низким, с присвистом, шёпотом, опасливо оглядываясь по сторонам.

— Эй! — позвал меня Фёдор, махнув рукой.

Потом тихо спросил:

— Игорь… тебя?

Я кивнул.

— Давай к нам, — сказал Фёдор. — Дело есть…

— Значит так, — продолжил он, едва я присел на край его постели. — Часа через два медосмотр. Знаешь об этом?

— Нет, — я неосторожно помотал головой и яркие, лимонно-жёлтые пятна поплыли вдруг у меня перед глазами. — Не знаю.

«Только бы и здесь не блевануть… Федя обидится…»

— Будет, — подтвердил Фёдор. — С утра должен был быть, но, говорят, у Торопова совещание какое-то было… Знаешь, кто такой Торопов?

— Нет.

— О, как! — с искренним удивление воскликнул Фёдор. — До сих пор не сказали? Самый главный тут по медицинской части. У него как раз в понедельник осмотр. Он тут много чего решает, много чего… Вот ты, к примеру, уйти хочешь или остаться?

— Уйти, — твёрдо ответил я.

— Ну, с этим легко, — заявил Фёдор. — Чего там у тебя? Не зарезал ведь никого?

— Попытка самоубийства, — пояснил я.

— Правда? — переспросил Фёдор и глянул на меня то ли с интересом, то ли с опаской. — А чего так?

— В парке гулял, с дедом одним повздорил, — несколько туманно начал объяснить я. — Потом на пруду поскользнулся… А вообще…

Тут я вспомнил то, что говорил мне врач в приёмной.

— Вообще — с девушкой поссорился.

— Дурак, — заметил один из неизвестных мне пока соседей по палате.

— Это вот ты неправильно говоришь, — упрекнул его Фёдор. — У человека горе, может, его… эта… бросила, может… А ты, Мишаня…

— Да мало их, что ли? — ответил Михаил (теперь я знал его имя) и с треском почесал открывшуюся в распахе халата волосатую грудь. — Знаешь, сколько?..

— Ладно, — прервал его Фёдор. — Короче, говори, что жизнь, дескать, хороша. Тогда выпустят. А у меня, брат, сложнее история. Я вот тут остаться хочу… Хотя бы на пару недель.

— Чего так? — спросил я его.

«Может, ни к чему было спрашивать».

— Да вот надо, — ответил Фёдор. — От жены надо скрыться…

— Она его, стерва, посадить хочет, — пояснил Михаил. — Милицию, считай, каждый день вызывает. Кляузы строчит. Дескать, бьёт он её…

— Врёт, небось, — басом прогудел третий сосед (толстый, лысоватый мужчина лет пятидесяти довольно угрюмого вида).

— Не, не совсем, — подумав, ответил Фёдор. — Иногда врежу ей, конечно… Но не каждый день!

— Гуманист, — снова пробасил третий сосед.

— Мне чего надо, — пояснил Фёдор. — Ты пожалуйся на меня Торопову. Когда на осмотре будешь, так пожалуйся. Скажи, что, к примеру, кричу по ночам или чертей на стене ловлю…

— Глупо, — заметил Михаил. — Тебя жена посадить хочет, заявления пишет, а ты как специально буйного из себя изобразить хочешь. Да тебе и здесь не верят. Не верят! Если бы поверили — не в общую палату положили, а в специальную, для буйных. А там знаешь, какой режим?

— Или в это… в институт отвезут, — веско заметил третий сосед. — Забыл вот, как он называется… Короче, маньяков там всяких до суда обследуют.

— Ну вы даёте, — искренне удивился Фёдор. — Какой я вам маньяк? И какой буйный? Просто плохо мне. Вот и бывает иногда…

— Иногда, — хмыкнул третий сосед. — Небось, к суду уже потянули за хобот?

Фёдор грустно кивнул и опустил голову на грудь. Потом с неожиданной радостью подпрыгнул и хлопнул себя по лбу.

— Вот я и говорю, — пояснил он. — Вот ты и скажи…

Он повернулся ко мне.

— …Вот и скажи, что, дескать, плохо ему. Совсем плохо. Ты же не псих?

— Нет, — ответил я. — Не псих.

«А куда птица делась?! — с внезапно нахлынувшим страхом подумал я. — Куда делась эта мразь? Ведя я не видел её. С самого того дня, с того парк, с того пруда не видел! Я если она придёт? Боже, что же будет, если она придёт?! Она же доведёт меня, она подставит меня, она точно заставит всех думать, что я — псих! Что я и впрямь сумасшедший! И тогда меня не выпустят, никогда не выпустят отсюда! Чёрт, неужели она именно этого и добивается? Она хочет сгноить меня здесь?!»

Я замотал головой, затрясся и вскочил с постели.

— Чего разволновался-то? — обеспокоено спросил Фёдор.

— Так вот… — прошептал я и опасливо, исподволь покосился на дверь.

Мне показалось вдруг, что она скрипнула и…

— Плохо, что ли? — так же забеспокоился Михаил.

Нет, дверь закрыта. Закрыта.