Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Юго-Восточная Азия, — ответил я.

«Ладно, чего уж там скрывать».

— Она же такая большая, — заметила Катя. — Это так далеко…

И повернулась ко мне.

Я с трудом подавил короткую и резкую дрожь, едва холодной рябью не пробежавшую по коже. На миг, только на самый короткий, но захлестнувший сердце ледяным, колючим крошевом миг, показалось мне, что по лицу её уже поползли розовые, светлеющей кровью наполненные пятна. И помертвевшие глаза её, без отблеска и тепла, тёмными, недвижными кругами остановленной жизни нарисованы были моею рукой на побледневшем её лице.

«Одного моего присутствия хватает, чтобы мертвить… А вот это только начало… Не об этом ли я мечтал? Не этого ли хотелось? Если нет власти над творением, то есть, всегда есть власть над тленом. Но почему же тогда так тоскливо и горько на душе? Или на чём там?.. Что там ещё осталось?»

— Далеко, — согласился я. — Двенадцать часов лететь. Даже немножко больше, если промежуточную посадку считать.

— Тепло там?

— Тепло… Пальмы.

— А обезьяны?

«Господи, это же диалог идиотов! — подумал я. — Вернее, монолог идиота. И этот идиот — я. Зачем я вообще пришёл?»

— Зачем ты пришёл? — спросила она.

— Тебе тяжело меня видеть?

— Неприятно, — ответила она. — Прости, врать я никогда не умела.

«Это плохо, — подумал я. — Если человек не умеет врать — он жесток. Он безжалостен. В любом вранье есть всегда капелька жалости. Если не к собеседнику, так, уж точно к самому себе».

— Почему ты помогла мне?

— Ты уже спрашивал меня. И я уже ответила на этот вопрос.

— Да, я помню. Кажется, из жалости.

Она усмехнулась. Едва заметно, одними уголками губ. Только пятна, розовые… На этом красивом, таком красивом и чистом лице. Даже против своей воли, я несу растворяющую всё пустоту к тем, кого мог бы и любить… Любить? Странно. Почему я подумал об этом? Как странно….

Нет, нет, невозможно! Никогда в наших отношениях (короткий и странных) не было ничего, хотя бы отдалённо напоминающего любовь. Или дружбу. Вообще… нет ничего. Кроме таких вот визитов.

— Да, — подтвердила она. — Просто стало жалко тебя. И ещё… Глаза у тебя были такие виноватые, несчастные. И синие. Как у оленёнка…

— Я не заметил. Мне кажется, они должны были быть безумными, с холодным фанатическим блеском.

— Ты не фанатик, — она отрицательно покачала головой. — Поверь мне, ты не фанатик. Я знаю, что говорю. Я же психолог… То есть, будущий психолог.

— И ты видишь душу человека? Читаешь по глазам?

Она села в кресло у журнального столика. Она молчала, словно обдумывая ответ, но я-то мог поклясться, что ничего ей обдумывать не надо. Она просто не решалась ответить… Всё та же жалость! Всё та же проклятая жалость!

— Садись, Игорь.

— Я не устал. Постою.

Мне и впрямь не хотелось задерживаться у неё. Я и без того не мог понять, отчего в который уже раз прихожу к ней. Отчего продолжаю задавать ей вопросы, хотя ответы мне совершенно не нужны.

И совершенно, совершенно не могу понять, почему меня так смещают… Да нет же, просто пугают эти воображаемые больным моим разумом пятна на её лице, которых, если хорошенько разобраться, сейчас нет и быть не может.

Слишком мало времени прошло. Она заразилась…

Я посмотрел на часы.

…Всего двенадцать минут назад.

«Но они появятся!»

Да, появятся. Не сейчас, через три недели. Чуть раньше, чуть позже. Но какое мне до этого дело? Какое мне дело до глупой, странной, доверчивой девчонки, этой наивной спасительнице, студентки («будущий психолог!»), которая себе же (и не только себе) на погибель помогла мне выбраться тогда из психиатрической лечебницы…

«Не преувеличивай!» — остановил я сам себя.

Или, точнее, одёрнул.

«Тебя и так там держать никто не собирался. Ещё не хватало, на припадочных казённые деньги тратить!»

«Но, — возразил я сам себе, — она же хотела помочь!»

«А какое тебе дело?»

— Прости, Игорь… Мне самой тяжело это говорить. Мне нравиться твоя независимость. Твоя необычность. Ты и в самом деле не такой как все. И, ты знаешь, я пыталась понять, в чём же именно ты не такой как все. Чем же ты отличаешься от всех остальных…

«Парней? Да, отличаюсь… наверное… Если принять во внимание, что у них один трах на уме… один грязный трах! Трах! Трах!»

Бляди! Да, должно быть, я отличаюсь от блядей. От тех, кто ходит утром на работу, сидит в конторах, зарабатывает деньги, нянчит своих ссаных и сраных, никому не нужных детей, которые тоже когда-нибудь будут просыпаться по утрам с ленивым, лакейским недовольством, мычать, тереть глаза, одеваться, плестись по лестнице до двери подъезда, а там идти до гаража, стоянки или ближайшей остановки, тащиться в конторы, конторы, конторы… Что там ещё? Заводы, мастерские, строительные площадки, магазины, рынки, палатки, автопарки, аудитории, аэропорты, вокзалы, площади, улицы, переулки, рестораны…

Да пропадите пропадом, пиздоблядские мудоёбины!!

Кому вы вообще нужны?

Вы же только фон! Серый фон, задник, экран, на фоне которого я кривляюсь, изображая вашего спасителя.

А на самом деле — мне глубоко на вас насрать. Как и на моё кривляние, которое имело бы хоть какую-нибудь ценность только если хоть какую-нибудь ценность имели бы вы.

Но вы — ничто. И вся моя миссия — ничто.

Я только хочу развлечься. Я только хочу получить от вас удовольствие. В кои-то веки я получу удовольствие от вас, а не вы от меня.

Должна же быть справедливость…

— Ты знаешь, я поняла… Поняла, почему так всё с тобой происходит.

— Как?

— Нет так, как у всех. Одиночество, неудачи, неврозы.

— Разве моя жизнь так плоха?

— Она не плоха, Игорь. И не хороша. Её просто нет. Так бывает, Игорь. Бывает, что ребёнок рождается с атрофированными конечностями. Или слепым. Или глухим. Бывает, что человек с рождения лишён глаз. Как ему объяснить, что такое свет? Или как ему объяснить, как выглядят лица людей? Если он слеп с рождения…

— Я что, по-твоему, инвалид?

— Не обижайся, Игорь.

— Да что ты заладила!..

Я осёкся, оборвал сам себя, испугавшись того, что она не выдержит, выгонит меня прочь. Сам не знаю, но прощаться с ней таким образом, да и вообще расставаться с ней не хотелось… Хотя, какая глупость! Мы ведь и так уже расстались. Сейчас все расстаются со всеми.

— Ты успокоился?

Я кивнул.

— Дослушай, пожалуйста, до конца. Это важно, Игорь. Важно для тебя. Ты просто не видишь людей…

— Я слишком хорошо их вижу. И, представь себе, я заранее знаю всё, что ты хочешь мне сказать.

Она попыталась сделать какой-то жест. Я не понял, какой именно, но, по-моему, она хотела поднять руку, словно пытаясь меня остановить или скрыть взгляд свой от меня. По крайней мере, это было похоже на попытку защититься. Но она внезапно передумала, и рука её замерла на полпути. А потом она неожиданно успокоилась и, отвернувшись к стене, слушала меня, не пытаясь перебить мою речь или просто хоть чем-то ответить.