Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

А я продолжал:

— Я не вижу людей? Жизнь вовсе не так бессмысленна, как я пытаюсь её представить? Я становлюсь жестоким и бездушным? Возможно, есть ещё место для жалости? Возможно, есть ещё шанс изменить жизнь и чего-то добиться? Да, конечно, я не прав. Я и не настаиваю на собственной правоте. Конечно, права ты. Конечно, правилен именно такой, ясный, честный, солнечный… Как там ещё? Скажем просто, позитивный взгляд на жизнь. Да, разумеется, надо верить в собственные силы, надо верить в то, что итогом жизни станет хоть что-то положительное, хоть какой-нибудь результат и люди, те самые люди, с которыми ты прожил бок о бок всю жизнь, или те, с которыми ты только общался на протяжении хоть некоторой части твоей жизни, или те, кто был твоим случайным и недолгим спутником на извилистом и неверном этом пути, или хотя тот, кто лишь случаем, краешком своей жизни задел твою жизнь, что все эти люди, все до единого когда-нибудь оценят твои усилия и твои успехи, и поймут, наконец, всю значимость и незаменимость твоего «Я». И что какие-нибудь непременно справедливые высшие силы в самом конце твоего пути явят светлый лик свой твоему взору и откроют тебе ту самую заветную дверцу, за которой и ждёт тебя высший приз. Уж не знаю, какой. Какой приз ты хотела бы получить?

Она промолчала.

— Ах, да! — я хлопнул себя ладонью по лбу. — Жизнь! Просто жизнь! Я совсем забыл, она же ценна сама по себе. Каждое существование уникально и неповторимо. Каждое ведёт к какой-то цели… А теперь давай попробуем быть объективными. Ведь на самом деле всё просто. Настолько просто, что даже объяснять ничего не нужно. Давай представим, что никакой цели нет. Ещё каких-нибудь тридцать лет назад фантасты строили прогнозы на грядущее столетие. Почитай-ка старые журналы, брошюры… А лучше — книги шестидесятых-семидесятых годов. Сколько был разговоров, сколько было предсказаний, какие были надежды, какие планы! «Вот наступит двухтысячный год, вот наступит двадцать первый век! Вот наступит третье тысячелетие!» И вот оно наступило, это самое тысячелетие. И идёт уже который год. И что же? Что произошло? Что изменилось? Ничего! Ровным счётом — ничего! Ноль! Ничего нового, никаких изменений, никаких перспектив, ничего не меняется и не может (понимаешь ты это?!), просто не может измениться. В твоей жизни, в моей, в любой. Всё те же люди в метро, всё те же троллейбусы на улицах, всё те же темы для разговоров, всё те же надоевшие друзья и унылые враги, всё те же страхи (разве только выросли они немного за прошедшее время) и, что самое интересное, всё те же планы на будущее!

— Смешно, не правда ли?

Я хотел сделать паузу (мне отчего-то казалось, что это добавит театральной эффектности моей речи), но, едва взглянув на неё (она всё так же смотрела в стену, будто линии на бледно-розовых обоях были куда интереснее того, что я говорю) понял, что лучше бы этого не делать.

— Смешно, — и сам ответил на свой вопрос. — Какие ещё планы? А что изменится ещё через тридцать лет? А что изменится в твоей жизни? Если, скажем, кто-нибудь из этих вечно спешащих людей в одно прекрасное (да, именно прекрасное!) утро поскользнётся на апельсиновой корке или просто получит удар в спину чьим-нибудь локтем, потеряет равновесие, упадёт, ударится виском о бордюр и умрёт — что он потеряет? Ещё тридцать лет напрасного ожидания?

— Возможно, — сказала Катя (вот, наконец-то она повернулась ко мне), — потеряет не он. Потеряют его.

— Хорошо, — согласился я. — Его потеряют. Я же забыл про родственников. Я же не вижу их! Нет, теперь вижу… Да, вижу! Вот они стоят, скорбно поникнув головами, над его гробом. Боже, какая печальная картина! Дядя Коля, тётя Люба, баба Шура, сослуживец Иван Антонович, хороший знакомый Сергей Данилович и просто сосед Василий. Это тот, что на рыбалку вместе с ним ездил и в шахматы иногда играл. Да, именно в шахматы, а не в домино! Наш безвременно погибший любил думать! Продумывать ходы! Строить планы! И ещё… Конечно, конечно же! Жена и дети покойного. Детей двое. Девочка и… ну, скажем, ещё одна девочка. Они всхлипывают тихо, ладошками закрывают рот. Вообще-то им хочется реветь в голос, но мама им объяснила, что на похороны приехало много гостей и совершенно ни к чему слишком громко реветь. У гостей от этого звенит в ушах. И наплакались они уже за последние три дня, пока папу из морга везли домой, а потом и укладывали в странный продолговатый, скверно пахнущий ящик…

— Как отвратительно! — воскликнула Катя.

— Все человеческие обычаи отвратительны, — ответил я.

— Отвратительно то, что ты говоришь, — сказала Катя.

— Я только описываю эти обычаи. Не более того. Теперь немного о супруге… Маргарита Михайловна, чудесной души человек, замечательная женщина! Печёт такие вкусные пирожки (с мясом, луком и картошкой, с капустой… да, ещё пирог с рыбой! нет, это просто сказка, прелесть какие пирожки!). Ещё раз в неделю устраивает большую стирку и тщательно отмывает квартиру по субботам. Она и сейчас пришла из кухни (как же, за похоронами ведь следуют поминки, а гостей так много!), не успела снять передник. Так и стоит рядом с девочками, гладит их по скорбно склонившимся, трясущимся от еле сдерживаемого плача головкам. Кажется, пытается что-то им сказать, да вот только слов не находит. Одна девочка шепчет: «Папа умер…» Вот так замирает сердце от слов, от простого дрожания воздуха. Кто-то умер. Кто-то очень близкий. Кто-то, давший тебе жизнь. «А что, — говорит один из гостей, — ведь хороший был мужик. Ремень для генератора помог мне достать… И денег лишних не взял, всё по чеку, я проверял…»

— Перестань, — тихо попросила меня Катя.

И в неясном, расплывшемся в воздухе свете настольной лампы увидел блеснувшие точки в её глазах.

«Плачет?»

— Катя, это же всё выдумано. Это же неправда! Я выдумал это, прямо здесь, прямо сейчас. Не было такого…

— Было, — возразила она. — Было, наверное. Много раз. И будет…

Она провела рукой по лицу.

— Допустим, — продолжил я. — Было и будет. Но скажи, что теряют они, те, кто пришёл на похороны? И девочки с мамой в переднике? Что теряем мы?

— Человека, — ответила Катя.

— Почти по чеховски, — заметил я. — Человека мы забыли, человека потеряли… А что вместе с ним? Тридцать или сорок лет бесплодного ожидания, тридцать или сорок лет пустых обещаний, тридцать или сорок лет бесплодного строительства иллюзорных планов? Всё это положили в гроб и опустили в яму? Какую замечательную литературу придумали! Какую философия для оправданию существования лишних, ненужных, жалких людей! Онегиных, Печориных, Раскольниковых и, конечно же, всеми забытых Фирсов. Стало кому-нибудь от этого лучше? Может быть, появился вот этот самый «смысл жизни»? Нет, всё так же, как было тридцать лет назад, пятьдесят лет назад, сто лет назад, двести лет назад. Всё те же попытки оправдать свою жизнь, отчитаться перед какими высшими, самим же человеком придуманными силами за каждый съеденный кусок, за каждый выпитый глоток, за каждый шаг по земле, за каждый вдох и, конечно же, за каждый выдох. А перед кем, собственно говоря, отчитываться? Перед сказочными героями, призраками, химерами? О, отчитаться перед ними просто. Надо только закрыть глаза и досчитать до десяти. И они исчезнут. А вместе с ними исчезнет страх, раскаяние…