Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Смогу.

— Тогда пошли…

— Не сказал бы, — заметил сосед по палате, наблюдая за тем, как я стаскивая простыни с постели. — Руки вот у тебя дрожат…

Я шёл по коридору, подволакивая ноги и шаркая по линолеуму казёнными тапочками. Батареи едва прогревали воздух и озноб становился всё сильнее и сильнее.

— Так… — бормотал санитар, разглядывая в полумраке таблички на дверях. — Там вот процедурная… А здесь… Видишь?

И указал на дверь в конце коридора.

— Вижу, — подтвердил я.

— Самое гнусное место, — доверительно шепнул санитар и подмигнул. — Там такие дела творятся… Такие дела, брат! Пункцию вот делают. Проба спинномозговой жидкости. Знаешь, что это такое?

— Нет, — признался я и сильнее прижал к груди свёрток, чтобы не выронить растрёпанные простыни на пол.

— Ну и не знай, — ответил санитар. — Спокойней будешь спать по ночам… Так, это не здесь. Нам на этаж выше…

Пятую палату мы нашли минут через десять.

— Я тут только две недели работаю, — словно оправдываясь, заметил Воловин. — Сам ещё путаюсь иногда.

Я помнил, что в палате должно быть пять человек. Это, судя по всему, не считая меня. Я — шестой.

Но увидел только двоих. Кроватей, правда, было восемь.

В темноте я так и не смог толком рассмотреть, все ли они застелены. Синяя лампочка под потолком едва освещала небольшой участок посреди палаты, как раз там, где кроватей не было.

Было ли их действительно только двое — не уверен. Не знаю до сих пор.

— Вот это и твоя койка будет, — санитар показал на место у стены, недалеко от выхода. — Без укола заснёшь? Ну его на хрен, укол этот…

«Койка? Мерзкое слово».

Да, это слово я сразу же возненавидел.

«Койка… Какая гадость!»

И решил, что всё равно буду называть место, где я сплю кроватью.

«Койка… Ты ещё нарами обзови!»

— Засну… наверное… Моя?

— Вот, стало быть, её и перестилай. Бельё вынесешь в коридор, там большой такой мешок с биркой. У стены… В общем, сразу его увидишь. Туда и кидай.

Санитар вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Едва я начал перестилать (стараясь двигать как можно медленнее и тише, даже затаив дыхание, чтобы ненароком не разбудить спавших, как мне казалось, соседей) как одеяло на соседней кровати зашевелилось и медленно поползло вниз. Из-под края одеяла высунулась всклокоченная голова и я услышал тихий шёпот:

— Ты петь умеешь?

Я замер, решив выждать время (может быть, этот сумасшедший через минуту снова залезет под одеяло и уснёт). Потом повернул голову и посмотрел на соседа.

Трудно определить возраст сонного человека. Да ещё и с такой странной, всклокоченной шевелюрой, похожей на разорённое воронье гнездо. Да ещё и в темноте, лишь слегка разбавленной слабым синим светом.

Но мне показалось, что он очень старый. Не пожилой, а именно старый. Лет шестидесяти — шестидесяти пяти. Не меньше. Нет, не старик, тем более не глубокий старик. Просто старый и изрядно потасканный жизнью по самым грязным и заброшенным её закоулкам.

Лицо у него было опухшее (похоже, не только от сна… да и спал ли он вообще до моего прихода?.. нет, почему-то я сразу понял, что эти бесформенные выступы на коже у него не исчезают и не становятся меньше), в глубоких складках, даже в сумраке отчётливо проступавших на серой морщинистой коже.

Старик откашлялся и, отбросив одеяло, присел, поджав ноги, на краю постели.

— Тапочки мои не видел?

— Нет, — ответил я и (чего уж теперь таиться!) рывком отбросил старый пододеяльник на пол.

Старик вздохнул (с еле слышным присвистом, словно лёгкие у него были не в порядке), вытащив из-под подушки полотенце, отхаркнулся и поднёс полотенце к глазам.

— Ничего не вижу, — сокрушённо пробормотал он и отбросил полотенце на пол, в общую кучу с бельём, снятым мною с постели. — Ты всем постели перестилать будешь?

— Нет, — ответил я.

— И правильно, — согласился старик. — Нечего баловать. Вот Фёдор курить ушёл — и наверняка тапки мои забрал…

И, подумав, добавил:

— Гад!

— Почему гад? — уточнил я, искоса поглядывая на старика.

Честно говоря, у меня совершенно отсутствовал опыт общения с сумасшедшими. Вернее с теми, кого медики по каким-то, одним им ведомым причинам, сочли сумасшедшими (вот так, как меня в тот день!) и заперли… нет, конечно, не заперли, дверь-то в палату открыта и запоров на ней нет никаких… хотя вот на двери здания или там на заборе, вполне возможно, запоры какие-нибудь есть… ну, в общем, положили в такую вот палату… А почему?

Встречались, и часто встречались мне люди (иногда кажется, что только они и встречались), которые желали мне зла, и не только желали, но и делали. И рвали по кусочкам мои дни и изнуряли мой мозг, навязывая мне попытки осознания нелепой и бездумной их жестокости, и кусали меня за руки, когда я пытался отвести мои руки за спину, чтобы не касаться тех, кто заражён ненавистью к моему тихому и никому не нужному «я»…

Но их-то как раз никто сумасшедшими не считал!

А теперь, в конце концов, посчитали меня. И эти, в палате, сосчитанные вместе со мной — почему они попали сюда? Потому, что были ещё злее и безумнее здоровых? Или просто попались кому-то на глаза (так, как я в тот день), просто невезучие, которые попались кому-то на глаза?

— Хочешь, песенку споём? — предложил старик.

Я не ответил.

— Вот сказать, что ты выглядишь хорошо — так не сказал бы… Нет, не сказал бы!

Старик вздохнул печально, будто жалея меня, и почесал грудь.

— В душ водили?

— Водили, — подтвердил я.

— А меня вот не водят, — пожаловался старик. — Фёдора водят, Серёгу тоже. Тебя вот водят. А меня — нет.

— Почему?

— Гады, — старик снова отхаркнул, на этот раз в кулак, и вытер ладонь о простыню. — Говорят — хулиганю много. Врут, небось. Разве я хулиганю? Ты видел, чтобы я хулиганил?

— Нет, не видел.

Я пристроил свёрток на краю матраса и отошёл к кучке брошенного на пол старого белья. Мне было противно нести его, обхватив руками (ещё неизвестно, чем можно при этом измазаться)да ещё и прижавшись к нему, и я пинками стал подталкивать свёрток к двери.

— Ты возвращайся, — прохрипел старик, — я тебе такого расскажу… такого…

Она смотрела на меня долго, минуты две. Словно не верила глазам своим. Или просто не знала что делать теперь: захлопнуть ли дверь без слов (должно быть, лишних слов… все слова между нами — ничто… только бы не сказать главное, только бы не выдать себя!), или сказать что-нибудь (нет, не обидное… не резкое… не остроумное… просто сказать что-нибудь, пусть только одно слово, сказать только для того, чтобы подвести черту… ил как это лучше сказать? скажем, поставить точку… ну да, точку… одно слово — одна точка… а как иначе?), или просто помолчать, посмотреть (вот так, в глаза, можно было бы назвать этот взгляд выразительным… вот знать бы точно, что именно он выражает) — и закрыть дверь.