Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

Господи… Вот отчего тоскливо так. Вот почему капли текут, одна задругой текут на подушку и не могу я их сдержать.

Я не слышу их. Я совсем их не слышу.

И не вижу того маленького мальчика. Мальчика, что стоял когда-то в углу комнат, отвернувшись к стене, и смотрел на старые, выцветшие обои и в линиях их рисунка читал какие-то странные, непонятные, ему лишь одному видимыен слова.

Его никогда не ставили в угол. Его вообще никогда не наказывали. Его не за что было наказывать. Он не шалил, не кричал громко… Он вообще не кричал. Он всегда говорил тихо, очень тихо, словно боялся разбудить спящее где-то неподалёку, чуткое к голосу его, нервно спящее чудовище. Он почти никогда не играл. Разве только иногда катал по полу красную пластиковую машинку, стараясь сильно не нажимать на неё ладонью, чтобы не заскрипели по линолеуму чёрные резиновые колёса.

Громкие звуки пугали его.

Он забивался в угол, отворачивался к стене и читал слова. И иногда ему начинало казаться, что он понимает написанное…

Почему он умер? Почему его убили?

Через сорок минут я сидел в кабинете у Торопова.

Настольная лампа, так похожая на ту, что была когда-то в приёмной этой больницы (что удивительного? е разом ли на все кабинеты эти лампы и покупали?) всё тем же, слабым, зеленоватым, знакомым уже мне светом красила стены, пол, воздух в водянисто-бледный аквариумный цвет.

Только стояла лампа теперь по другому, тяжёлый полукруглый абажур её был развёрнут в сидящему за столом Торопову, и нижняя часть его лица была подсвечена ярко, отчего казалось, что подбородок и щёки слеплены из прозрачного, зеленоватого воска. По переносице же проходила резкой чертою тень — и глаз уже почти не было видно. А выше — сплошная тень. Темнота.

Торопов перелистывал страницы и губы его едва заметно шевелились. Он читал, внимательно читал. Я готов был поклясться, что он при чтении этом не пропускает ни строчки.

Он взял ручку и сделал пометку в конце страницы.

Потом закрыл медицинскую книжку (моя фамилия на картонной обложке выведена крупными штрихами, линиями с нажимом, жирной чёрной пастой) и спросил:

— Ну и как ощущения от укола?

— Какого? — спросил я.

Нет, я и впрямь забыл, почему-то именно в эту минуту совершенно забыл о том, что утром мне сделали укол, после которого была так плохо.

— Вам делали укол?

— Мне? — тут вспомнил и кислый, тугой слизи комок подкатил к горлу. — Мне… делали. Да, делали.

— И как ощущения? Как себя чувствовали сразу после укола?

— Сразу? Ну, сразу после укола мне было плохо.

Я сглотнул слюну и, помолчав с полминуты, зачем-то добавил:

— Перед обедом… или завтраком… Здесь, уважаемый доктор, не слишком хорошо кормят… и не слишком много…

— У вас аппетит хороший? — сразу же уточнил Торопов. — Если хотите, можете позвонить родственникам, пусть помогут разнообразить ваше питание. У нас, знаете ли, бюджет довольно скудный. Районная больница… Так, что там с питанием?

— Перед едой, — продолжил я, стараясь подбирать слова, чтобы речь моя не стала вдруг сбивчивой, путанной, слишком явно выдающей осознанное вдруг мной, так внезапно, так невовремя осознанное мной безумие.

Отсутствие обыденности в разуме, отсутствие банальности; спасительной, тихой банальности, что за руку вывела бы меня вон, вытащила бы меня из этого аквариума с застоявшейся, налётом покрытой водой.

— Сделали укол перед едой. Меня тошнило, всё время тошнило. Потом какая-то слабость…

— Побочные действия, — пояснил Торопов. — У некоторых нейролептиков действие длится до недели. Соответственно, побочные действия могут сохраняться в течение всего этого срока. Но, полагаю, осложнений не будет. Так… Ещё что чувствуете?

— Ничего особенного, — ответил я. — Только слабость и тошноту. Знаете, слегка кружится голова. Вроде бы, это еле ощущается, только стены едва заметно плывут. Но вот продолжается очень долго, всё время…

— Постоянное головокружение? — Торопов посмотрел на меня с явно проступившим профессиональным интересом. — А картинки какие-нибудь вам, молодой человек, не видятся при этом? Голоса не слышны?

— Нет, — ответил я.

Солгал. Конечно, солгал. Про таракана, такого странного таракана… А, может, и не солгал? Может, именно такой и был таракан на самом деле?

А уж про птицу точно не солгал. Птица была! Непременно была! Иначе с чего я вообще сюда попал? Ведь из-за неё же, из-за неё!

— А настроение как? — продолжал допытываться Торопов. — Какие чувства испытываете? Усталость, раздражение, разочарование, гнев, ненависть, печаль? Или, может, наоборот — какие-то радостные у вас ощущения? Радость от сохранённой жизни, или даже…

— Почему «сохранённой»? — прервал я его.

Нет, меня действительно задели его слова.

— Никто мне жизнь не сохранял. И, вообще, мне и не надо было её сохранять.

— Потому что вы не дорожите ею? — быстро переспросил Торопов.

И посмотрел — в упор, не мигающий, пристальный, словно фотографирующий взгляд.

Глаза его показались мне тёмными, чёрными почти. Двумя кругами — будто и впрямь отполированные «Цейсом» зрачки объективов.

— Потому что я и не собирался её терять!

— Вот как? — удивление Торопова явно было наигранным. — А как тогда быть…

Он, повернувшись к стоявшему за его спиной высокому деревянному стеллажу, достал (явно заранее отложенную в сторону) чёрную толстую папку. Раскрыл её и, пролистав несколько страниц, сказал:

— С этим как быть? Вот тут из приёмного отделения мне кое-что принесли… Вы гуляли по парку, дышали, как вы говорите, свежим воздухом, наслаждались, так сказать, природой… Так, это я от вас уже слышал. Тут другое интересно. Почему вы на старичка набросились?

— Когда? — искренним удивлением спросил я. — Какой ещё старичок?

«Что это ещё за глупость? Что придумали?»

На миг мне показалась, что и старичка, возможно, никакого и не было, а то морок навела, подстроила всё коварная, проклятая Железная Птица.

— Да вот такой…

Торопов прочитал ещё несколько строк, едва заметно шевеля губами.

Сказал себе под нос что-то невнятное, будто сам себя о чём-то спросил, потом пожал плечами (видимо, вопрос этот оказался не из лёгких) и, подумав с полминуты (при том он смотрел так остановившимся, и тем же тёмно-тяжёлым взглядом, но не на меня уже, а прямо перед собой, в пустоту… или никуда… или в стену, бледно-бежевую стену, что за моей спиной была… и тогда и я не был для препятствием, и мог он видеть сквозь… и, должно быть, видел, будто был я из слегка лишь мутного стекла).

— Вот такой!

Торопов захлопнул папку.

— Вот, информация есть, что набросились вы на него. Аккурат перед тем как к пруду пойти. Да и на пруду вели себя… мягко говоря, странно. Мне, конечно, известно далеко не всё, но и то, что знаю, позволяет сделать предположении о неадекватности вашего поведения, молодой человек.