Говард Джейкобсон - Немного пожить

Афиша ему не понравилась. С какой стати он «лондонский»? Бессмыслица какая-то!

— Вы предпочли бы называться «литтл-стэнморским»?

— Так ли обязательна географическая привязка?

— Тогда просто «Великий Шими»?

— Меня не звали так с самого детства.

Не считая того случая, думает он, когда его личность похитил Ненасытный Эфраим.

— Что еще нам не по нраву?

— Почему «Вечер памяти»?

— Просто удачное сочетание слов, Шими.

— Что тут вспоминать? Со мной это плохо сочетается.

Во всяком случае, память плохо сочеталась с ним в тех смыслах, которые подразумевала Ванда Вольфшейм.

— Вы настаивали, чтобы вас не называли предсказателем будущего…

— Вы спрашиваете, кто я такой, черт возьми?

— Да, кто вы, черт возьми, такой?

Он прибег к своему старому картежному жесту: показал открытые ладони. Можете меня обыскать.

— По-моему, вам уже немного поздно в себе сомневаться, — сказала она.

— Почему поздно, я сомневаюсь в себе с самого рождения. Это вы утверждаете, что знаете, кто я такой.

— Отлично! Вот вы кто!

— Кто?

— «Великий Шими». Как видите, я не называю вас гадателем на картах и френологом. Если назвать вас так, то никто не придет.

— Вы говорили, что все места уже проданы.

— Так и есть, но билеты могут сдать. Можно назвать вас фокусником?

— Нет.

— Колдуном?

— Тоже нет.

— Карточным шулером?

— Ни в коем случае!

Сошлись на «Читающем Игральные Карты». «Позвольте Шими Кармелли, Читающему Игральные Карты, Заглянуть в Ваше Будущее».

— Остроумно, — заключила Ванда Вольфшейм, измотав его своим терпением.

Настя увидела объявление в витрине благотворительной организации.

— Скажи мне, что это не тот самый русский! — попросила она Эйфорию.

Та поделилась информацией с Берил Дьюзинбери.

— Вы пойдете, мисс Берил? — спросила она с невинным видом. Так кот выпрыгнул из мешка.

— Значит, вы не собирались приглашать меня на вдовий бал, — упрекнула она его при первой же возможности.

— Это не бал.

— Вы решили, что мне не по карману билет?

— Я подумал, что вам будет неинтересно.

— Неинтересно? И это после всего, что я вам наговорила про сивилл?

— Я не сивилла.

— Не вы, а я. Что вам помешало попытаться? «Дорогая, многоуважаемая миссис Дьюзинбери, в следующее воскресенье вечером я буду заглядывать в чужое будущее. Вдруг вам будет любопытно, как я это делаю, вдруг вам захочется узнать ваше собственное будущее?»

— Вы бы отказались.

— Во второй части вы правы. А в первой нет. Как не полюбопытствовать? Вы — старик на посылках у старухи. Вы совершенно не наблюдательны. Вам неинтересна чужая жизнь. Вы почти не замечаете существования других людей. И при этом вы утверждаете, что освоили искусство заглядывать в их будущее! Сами понимаете, насколько это для меня увлекательно.

— Их будущее — абстракция.

— Только не для них самих.

— Их будущее не зависит от того, кто они такие. Они не больше ответственны за выпадающие карты, чем за шишки у себя на голове. Так что их внешность и характер — не мое дело. То и другое не влияет на их будущее. Вы как сивилла должны знать, что пророки — не гуманисты. Они — мизантропы, предсказывающие будущее, потому что предпочитают его настоящему.

— Тем больше у меня причин полюбоваться вашей мизантропией вблизи.

— Вы уже наблюдали вблизи мою мизантропию.

— Не тогда, когда ее объект — другие люди.

— То есть вы хотите, чтобы я взял для вас билет?

— Решайте сами. Если вы боитесь, что мое присутствие будет вас смущать…

Он боялся другого: что ее присутствие смутит вдову Вольфшейм.

Он полагает, что вдову Вольфшейм, возможно, не стоило готовить заранее.

— Одна моя соседка попросила у меня билетик. Она дружила с моим покойным братом. От нее не будет вреда.

Зачем он все это ей сказал? «От нее не будет вреда»! Зачем эти заверения? Какой еще вред? Те, о чьей безвредности приходится предупреждать, непременно оказываются источниками беспорядка.

Ванде Вольфшейм хватает ожидания беспорядка от Хи-лари Гринвальд и от Ширли Цетлин. Она согласна, что оказалась худшим врагом самой себе. Хвастаться дружбой с единственным холостяком Лондона, способным самостоятельно застегнуть себе ширинку, было крайне опрометчиво. Теперь она боится, что разворошила клубок спящих гадюк.

Конечно, Шими Кармелли всегда оставался нелюдимым. В последние годы ни Хилари Гринвальд, ни Ширли Цетлин почти его не видели. Ширли Цетлин уж точно обходила стороной китайский ресторан / банкетный зал «Фин Хо», но и Хилари Гринвальд, любящей вкусно поесть, никогда не пришло бы в голову наведаться в такое место; так что им обеим невдомек, да и все равно, жив или мертв Шими Кармелли: с глаз долой — из сердца вон. Но теперь Ванда Вольфшейм его воскресила. И теперь до нее доносятся слухи, что хотя с того времени, когда Шими Кармелли разбил сердце Хилари Гринвальд, минуло уже более полувека, та еще не до конца отбросила мысль о примирении и остается — со щедрой скидкой на все то, что пережила, — приметной особой, светящейся изнутри почти так же, как когда-то. Ширли Цетлин — та подобных фантазий не питает: у нее при мысли о Шими Кармелли никогда не замирало сердце; однако она считает, что он неким непонятным образом сыграл роль в неудаче ее брака и в утрате ею уверенности в себе, до сих пор полностью не вернувшейся. Она не скрывает, что с радостью плюнула бы ему в лицо. Ванда Вольфшейм слишком долго живет на этом свете, чтобы не знать, к чему может привести плевок в лицо. Она уверяет обеих женщин, что Шими совершенно не тот, за кого они его принимают, и что его вообще не за кого принимать, о чем говорит его привязанность к ней, — и этим все только усугубляет.

Вдова Вольфшейм позаботилась о предосторожностях: заказала по столь торжественному случаю платье в модном доме Азагури.

И вот теперь — Берил Дьюзинбери.

Кто эта женщина?

Она слышала, что Шими видели в Риджентс-парке за более чем оживленным, если сравнивать с его обычной манерой, разговором с особой показной импульсивности, превосходящей годами рубеж, после которого мужчине в его положении еще стоило бы проявлять к ней внимание. В ее кругу нет никого, кто мог бы подсказать, кто она такая. От описания ее облика нет никакого проку. Высокая, орлиный профиль, властная, тонкая кость, образованная. Высказано предположение, что она театральная актриса из былых времен. Или поэтесса-феминистка. Знаменитая некогда путешественница по Аравии. Наследница состояния Nivea. Незаконнорожденная дочь Пабло Пикассо. Ванду Вольфшейм интригует и тревожит ее высокий рост. Среди вдов Северного Лондона высоких не водится. Может, это и Шими Кармелли интригует? Она не прочь побольше узнать о ее ногах, но она закутана с головы до ног, и от этого вдове Вольфшейм делается легче. Ни одна женщина не станет скрывать того, что ей хочется показать мужчине. О том, чтобы напрямую расспросить самого Шими, не может быть речи. Она слишком горда, чтобы признаться в любопытстве. А Шими далеко не самый откровенный и наблюдательный из мужчин.