Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Георгий Токушев — натура стойкая, выносливая, его не страшат ни побои, ни ярость полицейских, а главное — едва его выпустят, он чуть ли не с порога Общественной безопасности начинает разоблачать и критиковать власти и настраивать своих слушателей против правительственных законов и деклараций. Некогда бай Георгий водил дружбу с Димитром Благоевым и Георгием Кирковым, его память — живая история болгарского революционного движения после Освобождения [7] Имеется в виду освобождение Болгарии от османского ига. . На его беседы в сельских читальнях, впрочем давно строго запрещенные властями, всегда собиралось множество народу: говорил он увлекательно и умно, не скупился на остроты и соленые шутки. Но после Сталинградской битвы вдруг куда-то исчез — одни говорили, что томится в лагере, другие утверждали, что родные держат его взаперти, опасаясь, как бы озверевшие легионеры не учинили над ним расправу. Летом сорок четвертого года он снова появляется на улицах и в кофейнях, худой-прехудой, прямо-таки ревностный постник, суровый и замкнутый. Единственное, что он теперь позволяет себе, — обронить какую-нибудь туманную фразу вроде: «Теперь уже не за горами!» или: «Вы как хотите, а я намерен дожить!»

И вот бай Георгий дожил, он, словно юноша, гордо шагает по улице, а рядом идет Николай с ивовым прутиком в руке, прокладывая ему дорогу.

— Не задерживайте, человек торопится…

Десятки рук тянутся к старому тесняку, одни жаждут хотя бы прикоснуться к нему, с другими он обменивается рукопожатием, то и дело раздаются возгласы:

— В добрый час, бай Георгий!

— Держите власть покрепче, слышите?

— Не давайте им спуску, проклятым!

Время от времени он снимает широкополую шляпу, размахивает ею над облысевшей головой и выкрикивает жиденьким тенорком:

— Да здравствует Отечественный фронт! Да здравствует Отечественный фронт!

Небо, обложенное облаками ночью, к утру очистилось, и солнце заливает город потоками мягкого света, отчего все вокруг обретает размытые очертания и тени окрестных холмов словно нависают над дворами. Легкий ветерок колышет ветки пожелтевших деревьев и развевает волосы женщин.

За Георгием Токушевым идут, вернее, с трудом протискиваются сквозь толпу другие члены нелегального партийного руководства: однорукий Джундов, доктор Хаджиев, богатырь Спасов, знаменитый Диран, поразительно красивый железнодорожник средних лет, высокий и плечистый Каменов, не вынимающий изо рта деревянного мундштука, пожилая женщина с серьезным решительным лицом (для многих в этой толпе она — как воспетая в песнях тетушка Мара) и еще несколько человек — все торжественные, лица у всех сияют.

— Поднимайтесь, люди! — восклицают они, вскидывая крепко сжатые кулаки. — Столица уже в наших руках!

У красивого одноэтажного домика, в котором проживает известный всему городу врач, сын легендарного гайдука Панайота Хитова, толпа преграждает путь Георгию Токушеву, оттеснив Николая назад.

— Скажи несколько слов! — требуют в нетерпении люди и с криками «ура» поднимают его на плечи. — Ты в политике дока, получше нас соображаешь, что и как…

Бай Георгий описывает шляпой круг, чтобы установилась тишина. На его висках взлохматились седые волосы.

— Товарищи-и-и!..

Все вокруг замирает, воодушевленные лица сосредоточиваются, в наступившее молчание врезается лишь монотонное пение пилорамы, так связанное в нашем представлении с короткой провинциальной осенью.

— Товарищи! — повторяет оратор. — Власть уже в руках народа, власть теперь наша. Черная ночь фашизма кончилась, навсегда ушли в прошлое кошмары: облавы, аресты, ссылки, конец насилиям и бесправию! Отныне…

— Ура-а-а! — робко прерывают его несколько человек, но этот возглас подхватывают сотни людей:

— Ура-а-а!

— Смерть фашизму!

— Свобода народу!

— Отныне все зависит от нас — и добро, и зло, и правда, и кривда, и достаток, и благополучие, все-о-о!.. Готовы мы взять на себя такую историческую ответственность? Хватит у нас сил нести на своих плечах ответственность за судьбу Болгарии?

— Хватит!..

— Готовы!..

— Да, хватит! Да, готовы, — размеренно машет уже изрядно помятой шляпой Георгий Токушев. — Наша партия, партия болгарских коммунистов, выполнит свою историческую миссию, обеспечит и защитит будущее народа, будущее многострадальной Болгарии, которая до сих пор ничего не знала, кроме кнута и нищеты. К оружию, товарищи! Строго, не щадя себя выполняйте распоряжения новой власти, не дайте гадам очухаться и захватить инициативу. Мы пришли с добром и для добра, но кто поднимет против нас меч, от меча и погибнет! А теперь отпустите меня, потому что меня ждут… В Областном управлении ждут!

— К Областному управлению! — властно разрезает воздух чей-то голос, и поток людей подчиняется его воле.

Но у здания Областного управления тоже собрался народ, гомон нарастает, все тверже и яростней звучат призывы:

— Смерть тиранам!

— Преступников к ответу!

Откуда-то появляется табуретка, трое стоящих поблизости мужчин подхватывают Георгия Токушева, ставят на табуретку и приказывают:

— Говори!

И старый тесняк соглашается произнести речь. Вначале он говорит почти то же самое, что сказал перед домом доктора Хитова, потом напоминает о недавнем прошлом — о жестокой борьбе, о жертвах, которые унесла эта борьба, о мужестве местных партийцев, о героях, замученных в полицейских застенках: одного после пыток выбросили с пятого этажа околийского управления; другого окружили и изрешетили десятками пуль; третьего бросили в Дунай с камнем на шее — труп его на следующий день всплыл во время разлива реки, вызванного дождями.

Бай Георгий говорит тихо, губы у него дрожат, из глаз текут слезы — он лично знал этих людей, воспитывал и наставлял их, когда они, будучи совсем молодыми, вступали на опасный путь сопротивления, и его глубокое, сердечное сочувствие в атмосфере всеобщей скорби передается окружающим, многие плачут, не скрывая слез, так же как оратор; бывшая политзаключенная Гицка, только что выпущенная на свободу, вся дрожит, лицо ее светло и печально. Едва речь заканчивается, кто-то запевает «Интернационал», все подхватывают — кто поет со словами, кто без слов.

Теперь у всех увлажнились глаза, все ощущают торжественный миг великого перелома, освобождения на веки веков. А на ступенях перед Областным управлением стоит Кузман — подтянутый, сосредоточенный. Он замирает перед Токушевым и рапортует:

— Мы доложили Софии!

— О чем доложили? — морщится партийный ветеран, еще не успевший войти в роль старейшины новой власти.

— Что у нас правит Отечественный фронт…

— А они что?