Коллектив авторов - Сказания Всадников

— И позовите санитаров: Либретов нестабилен.

Из отчета психиатра 3—й городской психиатрической больницы:

«Препарат А—412 на основе оланзапина оказался неэффективен в лечении шизофренического расстройства: пациент впал в буйство, наблюдается значительный регресс, пациент не способен воспринимать действительность, начался бред — воображает себя президентом, снова требует, как он выражается, кнопку…»

.

— Просыпайся, тварина! Хорош лежать тут и вонять! — первое, что я услышала утром. Впрочем, мне не привыкать. Уже пару месяцев, «тварина» — самое ласковое, что раздается в мой адрес.

Встаю, не хочу дожидаться, пока пнут, не разбираясь под ребра попадет ботинок или в хребет.

Два с половиной месяца, десять недель как я на улице. Нет, проблемы начались гораздо раньше, но даже сейчас мне тяжело думать об этом. Что было, то было. Да и вообще, думать становится тяжело.

Пошатываясь, бреду по улице.

Холодно.

Не думайте, что я не пыталась вернуться к нормальной жизни, но кому нужна грязная бомжиха. И кто знает, что это отказывающие от проведенных на холоде ночей почки не справляются? Куда проще, привычнее думать: «Ааа, очередная пьянь». Люди привыкли вешать ярлыки, этот социальный конструкт позволяет, не напрягаясь, делить весь мир на свой и чужой. Для большинства я теперь — чужой.

«Чужой против общества», смеюсь. И смех, звеневший раньше заливистым колокольчиком, пугает меня хриплостью.

Я пыталась, понимая, что никто не возьмет в приличное место бродяжку, мыла полы, драила унитазы ночами, но в один из дней, придя на работу, услышала: «Чего приперлась?»

Денег мне, конечно, не заплатили.

Чего греха таить, я пыталась торговать телом. Вышло не очень. Ещё не старая, от лишений и утрат, кожа одрябла, глаза выцвели. Короткие шмотки и яркий макияж не могли скрыть ни мою утрату, ни мою боль. Разумеется, многим все равно кому, куда и в каком виде… Тело. Но об этом тоже слишком тяжело.

Как я не начала пить — не знаю. Может, Бог хранил? Хотя подчас я уверена у обратном. Спиться, погрязнуть в вязком тумане грёз — было бы не худшим исходом.

Холодно.

В последнюю очередь, я пошла в церковь, и в этом мне, наверное, сложнее признаваться, чем в проституции и бродяжничестве. Но раз я на улице, вы понимаете, что ничего из этого не вышло. Обитатели позолоченных куполов мало чего могут сказать о прощении и помощи, но много о грехе. Получилось, что мне послано наказание, но я не считаю так. Уж точно я не в большей степени заслуживаю наказания, чем другие.

Холодно.

Опускаюсь на лавку у остановки. В который раз замечаю рекламу «В трудной жизненной ситуации? Поможем!» и телефон. Было бы мне с чего звонить. А нет, здесь адрес — дойду.

«Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» — видит Бог, я пыталась жить так. Но со дна жизни мир видится совсем по—другому.

Иду.

Холодно.

Я отучилась мечтать и надеяться, но мне хочется, чтобы это была моя история о рождественском чуде. Пусть не Рождество и нет снега, но украшенные, хоть и выключенные на ночь витрины как будто говорят мне о празднике.

Железная дверь. Часы работы: 09:00—17:30. Ничего, подожду. Это нормально, работать по графику, работать с девяти до пяти. Работа — дом, работа — дом. Это казалось порочным колесом, из под которого надо выбраться, теперь это спасательный круг, спасательный круг реальности. Нужно только дождаться.

Сажусь на ступеньки.

Холодно.

Осталось не многим больше пары-тройки часов, первые работяги садятся в автобусы. Мне помогут. Помогут. Надо подождать.

Холодно.

Мороз сковывает мысли. «Левушка…» Я гоню от себя его образ.

Закрою глаза. Еще есть время. «Левушка, сынок».

Холодно.

Еще чуть—чуть подождать. Так тихо.

И холодно…

— Мама?

— Старик, ты лжёшь! — юноша был в бешенстве. — Она любит меня, а я её! Наше чувство вечно!

— Мой милый мальчик, послушай, ты ещё юн, наивен, неопытен, я не хочу разрушать твоих иллюзий, но что есть любовь? — старик опустился в старое потертое кресло, взглядом предлагая юноше сесть напротив.

Их ждал долгий разговор, а старик на закате дней предпочитал проводить время с комфортом. Не раз и не два приходили к нему юноши в поисках ответа на извечный вопрос. Это было частью соглашения, заключенного им много лет назад. Соглашения, о котором он уже не мог сожалеть.

— Любовь — величайшее чувство! Не зря говорят: «любви все возрасты покорны,» — горячился юноша.

— О, конечно, мой мальчик, с этим даже я, бессердечный старый сухарь, спорить не стану. Но что рождает любовь? Что заставляет два сердца биться чаще? Томиться в ожидании встречи? Вспыхивать пламенем от упоминания имени возлюбленной? — старик с интересом взглянул на заерзавшего в кресле юношу, жестом остановив непролившийся поток красноречивых слов.

В треске горевших дров слышались сухие смешки.

— Ты скажешь — божья искра, счастливое провидение, стрела амура, да все что угодно из этих избитых поэтами метафор, и будешь не прав.

— Но… — юноша привстал в недоумении, — старик, ты обещал мне рассказать, что такое любовь, а теперь говоришь, что её не существует? Мне наврали, назвав тебя умнейшим из живущих. Я ухожу.

— Постой, мальчик, и не перебивай меня, мне нет разницы уйдешь ли ты отсюда сейчас или получив толику мудрости, но в твоих интересах сидеть молча, — произнес старик и тени, скакавшие по комнате, скользнули по морщинистому лицу. Не слова, но взгляд старика, остудили горячую голову, юноша медленно опустился обратно в кресло.

Пламя в очаге одобрительно колыхнулось. Старик приступил к препарированию любви:

— Наверняка ты не раз слышал «любовь с первого взгляда», это не совсем верно, если мы уподобимся миру братьев наших меньших, то вернее будет сказать «любовь с первого вздоха». Та любовь, о которой ты говоришь, грезишь — порождение химических цепочек в мозгу человека, инструмент, придуманный природой для продолжения рода…