Коллектив авторов - Сказания Всадников

Капитан опять считает бои и победы,

а я про себя: «К тебе бы, к тебе бы, к тебе бы…».

Нам говорят, что скоро вернёмся. Всегда.

Когда б ни спросили. Поэтому, Дорогая,

время ожидания смело умножь на два.

А лучше — на три. Потому что «Когда?» — я не знаю.

Потому что «Когда — относительная величина», —

так говорит Капитан, но внимать капитану

бессмысленно. Он много чего сказал.

Поэтому я ему верить не стану.

Строчка за строчкой. Волна за волной.

Мы уходим всё дальше от суши, всё ближе к раю.

Я вернусь, Родная. Вернусь, чтобы быть с тобой.

Но время умножь. Потому что когда — я не знаю.

Испытание морем слабому не под силу.

Я пишу тебе, а за люком снаружи — шторм.

Прошёл год. Где только нас не носило?..

Я пишу, Дорогая, чтоб рассказать о том,

какое оно — испытание морем.

Как беспощадно бывает, как корабли

не выдерживают, и с чудовищным воем —

на рифы.

Как на свет мотыльки.

Я с палубы видел, не бойся, Родная —

мой корабль, как ни странно, всё ещё цел.

Море щадит нас. Как будто играет,

но не сводит свой тёмно-синий прицел.

«Как будто играет»… Я много думал об этом.

Пока еще, видно, море ласково к нам.

Шторм третий день. Мы идём по ветру.

Прямо по курсу.

Наш Боцман — провал.

Словно пройдоху мы в порту подобрали,

на него — ей богу! — жалко смотреть:

толком не может стоять у штурвала —

он начинает путаться и бледнеть.

На корабле — спокойно, а Боцман — мимо.

Боцман кричит — и снова меняет цвет.

Знала бы ты, как это смешно, Любимая,

когда он от крика снова начинает краснеть.

Это не наш боцман — взяли чужого,

потому что наш старый боцман не смог.

О новом не хочу говорить плохого,

поэтому больше не скажу ничего.

Хватит о нём.

Хватит долгих историй.

Вместе со мной не думай о поражении.

Ради нас я пройду испытание морем.

Я вижу в воде твоё отражение.

Тяжелый выдох. Взгляд поднимаю кверху.

Смотрю на небо. Пока голубое, без дыма.

Завтра будет чернее — и пахнуть смертью.

Завтра будет неравный бой, Любимая.

Так сказал Капитан, но внимать Капитану…

Не в этот раз, Дорогая. Я видел сам,

как нас окружают. Я верю радару.

Я верю радару и собственным глазам.

Мы начищаем до блеска наши орудия.

Кажется, мы готовим корабль к смерти.

Море больше не благосклонно — орудует

умело волнами и нас оголтело вертит.

Наш непонятный Боцман хранит молчание.

Он ходит и смотрит на ледяную гладь.

От него идёт спокойствие. От моря — отчаяние.

Кажется, я никак не смогу их понять.

В каютах тихо. Матросы портят бумагу,

в попытках сказать о том, что сейчас внутри.

Я до последнего верю в наш старый флагман,

который давно перестал являться таким.

Наш старый друг, который долгие годы

по морю носил нас всех на стальной спине.

Он выучил наизусть всю синюю воду.

Я прижимаюсь лбом к холодной стене.

Я прижимаюсь лбом и шепчу устало

колыбельную для корабля. Это странно.

Я не знаю, можно ли верить в сталь, но

я верю в неё сейчас беспрестанно.

Сколько не готовься, к началу всё равно не готов.

Первая мина взорвётся всего лишь в миле,

всего лишь в миле от корабля.

Что потом —

по инерции.

Мы их превосходим по силе,

они нас — по количеству. В несколько раз.

Это страшно, если знать, что важнее.

Пока ещё мы держим удар, но у нас

склад с боеприпасами быстро пустеет.

Бедный Боцман делает вид, что спокоен.

Будто Боцмана не хотят принимать моря.

Новый Боцман, наверное, не видел боен.

Лучше б на должность боцмана взяли меня.

Чем я хуже? Я бился в три раза чаше,

я намного лучше умею стрелять.

Я запросто выпить могу всё море-чашу.

Лучше б на должность боцмана взяли меня.

На полумёртвом корабле хлопают двери,

корабль плачет своими иллюминаторами.

Матросы не сдаются, но и не верят.

В сердце бьётся энергия, как в генераторе.

В нагрудном кармане греет твоё письмо.

Не успел его дочитать — надеюсь, после…

Мина попала в корабль. Пушку снесло.

Чудом не снесло капитанский мостик.

Наш старый друг-корабль молча горит.

Не бойся, флагман: пусть больно, зато недолго.

Море ласково обнимет тебя — смотри! —

весь огонь с тебя слижут родные волны.

Боцман угрюмо молчит и вяжет узлы.

Мы отступаем на тонущем корабле.

Сколько мы плавали — все эти пять лет —

я никогда не видел Боцмана злым.

С маленьким морем в глазах покидаем корабль.

Дорогая, я просил тебя быть сильной.

Я говорил: «Разве стал бы я слабым?»

Каждый может дать слабину, Милая.

Каждый может выплакать целое море,

чтобы потом море то покорить.

Знай: для всякого матроса — море боли

видеть, как его корабль горит.

Наш экипаж бежит к спасательной шлюпке.

Почему-то я помню, что мест на ней

меньше, чем душ у нас в экипаже.

Мы недосчитываемся кого-то в толпе.

Каждый в спешке садится в чужое кресло,

и вдруг я чувствую, как кто-то толкает меня.

Боцман бросает меня на своё место,

и отступает в сторону корабля.

Я глазами ищу его в шлюпке — в пустую.

Боцмана нет. Он остался на корабле.

Боцман оставил нас. Шлюпка стартует.

Я чувствую клочок бумаги в руке.

Шлюпка стартует. Мы набираем скорость.

Потеет и разжимается рука.

Опускаю глаза — и в ней вижу письмо я,

написанное почерком старого моряка.

«Я не знаю, как начинают письма,

потому что их никогда не писал.

Не подпишу письмо — забыл своё имя,

а на палубе звали Боцман Аврал.

Или просто: Боцман. Два слога. Два шага

с суши — на палубу. С палубы — нет пути.

Крепость моя — моего корабля громада.

Ветер смотрит с укором и громко молчит

за то, что оставил жену и дочку,

за то, что семью променял на моря.

Ты думал: почему я не сплю ночью?

Потому что ночь для меня светла.

Казалось, что может быть свободнее и лучше,

чем море, его бесконечная гладь?

Свободнее будут лишь распростёртые руки

тех, кто вышел тебя встречать.

Я вернулся. Я насмотрелся на пену

и в целом на море. Увидел всё, что хотел.

Вот только когда я снова ступил на землю,

никто не вышел встретить меня к воде.

Находился в плавании двадцать лет я.

Двадцать безумных лет ходил по волнам.

Я терпеть не могу морские галеты,

но ем, потому что просила Она.

Она меня много о чём когда-то просила.

Просила вновь не уходить за моря.

А я успокаивал и говорил: «Будь сильной.

Разве слабым когда-нибудь стал бы я?»

Я стал в тот момент, когда её просто не стало.

Потом я узнал, что скоро не станет меня.