Александру Ивасюк - Половодье

— Среди представителей власти — коррупция, народ возмущен, ему приходится страдать, голодать, оплакивать убитых. Вы думаете, этого недостаточно для решительных действий?

Главный прокурор молчал. Ничего не приходило ему в голову. Он чувствовал себя раздавленным событиями.

— И еще хочу вас спросить. Почему вы освободили сегодня человека, который был уличен во взяточничестве и обвинен одним из ваших коллег юристов в предумышленном убийстве?

— У меня не было доказательств, — ответил главный прокурор.

— Ага! У вас не было доказательств? А вы искали их? Прислушались ли вы к мнению вашего коллеги? Похоже, что вы хотели скомпрометировать правительство демократического единства. Вы преследовали именно эту цель, попустительствуя или по крайней мере не препятствуя беззакониям. Я потребую у министерства юстиции вашего устранения.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами главный прокурор.

И в тот же миг пришел в себя. Здесь Григореску промахнулся — прокурор не боялся угроз. Он не был деятельным, предпочитал легкую жизнь, охоту, пирушки, выполнял свои обязанности формально. Именно поэтому он не ждал повышений и не цеплялся за свой пост.

— Как вам угодно, — повторил он. — Но я не люблю искать козла отпущения. Если тот комиссар полиции виновен, я отдам его под суд, разумеется при наличии неопровержимых доказательств. Его или любого другого. Но не потому, что по городу ходят слухи.

И впервые он внимательно посмотрел на Григореску. Он тоже заметил крутую лепку его лица, выражение суровости и решимости. «Откуда, черт возьми, взялся такой?» — подумал он. Может быть, сидящий перед ним человек лично ненавидит его? Ничего подобного, он просто угрюм и решителен. Старик уже забыл о его странном смехе. По роду своей службы он сталкивался со многими людьми, наглыми, жестокими, хитрыми. А этого не мог подвести под какую-нибудь категорию. И тут услышал его голос:

— Вы хотите лично проводить следствие?

И услышал свой собственный ответ:

— Не обязательно. С этим может справиться и господин Маня. Но я настаиваю на доказательствах.

— Вы их получите. Во всяком случае, знайте, что я требую немедленного и полного порядка во всем уезде. Надеюсь, вы меня поняли?

— Да, господин префект, — ответил главный прокурор, и с этой минуты ему все стало ясно. «Этот человек сделает все, абсолютно все, чтобы добиться своего. Любое сопротивление ему бессмысленно».

Опять распахнулась дверь, и в кабинет ввалился квестор Рэдулеску. Его лицо от возбуждения изменилось до неузнаваемости: маленькие глазки буквально вращались в орбитах, рот кривился, беспрестанно меняя форму. В дрожащих руках он держал толстую папку, которую торопливо положил на стол перед префектом.

— Это что такое? — спросил тот.

— Доказательства, все доказательства, — радостно улыбаясь, ответил квестор, потирая руки.

Префект Григореску открыл папку и сначала ничего не понял. Вынул откуда-то из нагрудного кармана очки в костяной оправе и сразу стал похож в них на пожилого человека: как-то странно углубились морщины между выпуклостями его лица. Теперь у него был вид мастера, исследующего пластины металла в мастерской.

— А ну-ка, подойдите сюда, товарищ Дэнкуш, — сказал он после долгого изучения бумаг.

Дэнкуш подтянул к столу свой стул, и оба стали рассматривать содержимое папки. Это были десятки заметок, воспроизводившие беседы, признания, слухи, выдумки, а также какие-то квитанции. И все это выглядело так путано, что сам черт голову сломит.

Префект пристально посмотрел на квестора и спросил:

— Почему же вы до сих пор молчали?

— У меня не было достаточных доказательств, а теперь я поймал его с поличным, теперь ему конец. — И он стал потирать руки, тоненько посмеиваясь.

— Спасибо, господин квестор, спасибо. Будьте спокойны, правосудие восторжествует. А теперь вы утомлены, идите домой и ложитесь спать. Вы, должно быть, очень устали.

— Нет, нет, нет. Я хочу знать мнение прокурора. Я поймал его, поймал с поличным!

— Хорошо, хорошо. Как бы там ни было, он не избежит наказания. Ну, идите домой. Вас проводит ваш новый помощник, комиссар Матус.

— Пошли, господин начальник, — сказал ему фамильярно рыжий Матус, и они вышли; квестор как-то сразу обессилел, лицо у него обмякло, он едва волочил ноги.

— Ну что здесь за народ, — сказал префект, задумчиво покачивая головой. — Этот сходил с ума от страха перед собственным подчиненным. Совсем обезумел. Вы посмотрите, — обратился он к обоим юристам, — можно ли это использовать для чего-нибудь?

Один за другим переворачивались листки. Затем прокурор Маня сказал:

— В какой-то степени да. Местами это поразительно. Все-таки, он полицейский.

— А что скажет главный прокурор? — спросил Григореску.

— Что говорить, господин префект? Я подпишу ордер об аресте Иона Лумея, прозванного Карликом.

— Подписать легко, а вот поймать… Покамест не спускать глаз с виллы. Чтобы никто оттуда не выходил. Позовите Матуса.

Когда тот вошел, Григореску сказал:

— Собери людей, сколько возможно, — из полиции, кто не подкуплен, если такие найдутся, и из своих ребят. И людей с вокзала. Держите Карлика в осаде.

— Понял, — ответил Матус.

— Господа, уже скоро три, идите спать, завтра у нас много работы!

— А вы? — спросил Дэнкуш.

— Ну, на таком диванчике, как этот, высплюсь по-царски. Спокойной ночи.

Дэнкуш ушел домой, лег и от усталости так и не понял — спал он или нет. Но ему виделось, будто он едет на белом коне во главе ликующей толпы и протирает очки, вспотевшие от слез.

Главный прокурор шел молча рядом с прокурором Маней и лишь при расставании сказал:

— Вас ждет большое будущее. Лично от себя желаю вам удачи.

— Я только выполняю свой долг, — скромно ответил прокурор Маня.

Утро в городе выдалось на редкость спокойное. Было так же холодно, как и вчера, только солнце светило ярче и ледяные сосульки истончались, сверкая.

Рынок был многолюден, торговля шла бойко. Крестьянки в цветастых платках и косматых шубах, делающих их чуть ли не треугольными, продавали сметану в глиняных горшках, которые лет через двадцать, двадцать пять будут доставлять особое наслаждение собирателям народного творчества. Банда Карлика не явилась за ежедневной данью, и мелкие торговцы и покупатели быстро отвлеклись от тревожных мыслей.

С рассветом немецких пленных вывели на работу к насыпи железной дороги, которую расширяли. Густой пар валил у них изо рта и загрязнял воздух, когда они пели песню. Бывший младший лейтенант из дивизии «Панцер дас рейх», Вернер фон Блюментритт, который этой зимой перешел в католическую веру и попросил, чтоб его выводили на работу, сказал своему другу, доктору Кербелю (тот в свое время был разжалован в солдаты и послан в дисциплинарную роту за то, что, будучи убежденным католиком, обратил в свою веру и его, потомка воинственных юнкеров):