Александру Ивасюк - Половодье

— Вы совершенно правы, господин Дэнкуш. Положение и в самом деле серьезное и невыносимое. Мы приложим максимальную энергию и примем все меры, какие вы сочтете уместными.

И замолчал, ожидая продолжения. Теперь, немного успокоившись, он мог подумать о предусмотрительности руководителя коммунистов — официального, признанного руководителя, который говорил только о «станционном стороже», не открывая его подлинного лица.

Столкнувшись с таким отсутствием сопротивления, Дэнкуш почувствовал себя обязанным смягчить тон, но, естественно, прибавил к сказанному список мер, принятых бюро уездного комитета. Он вынул из кармана бумагу и прочел ее медленно и отчетливо, словно диктуя, почти так, как некогда в классе диктовал тему письменной работы. После каждого пункта он смотрел на префекта, наблюдая за ним. По ошибке он зачитал и те пункты, которые префекта не касались и относились к запланированным агитационным мероприятиям. Он заметил свою ошибку, только когда префект выхватил у него бумагу и, подбежав к письменному столу, обмакнул перо в тяжелую, бронзовую, с инкрустациями чернильницу (тоже наследие имперского префекта графа Лоньяй), чтобы зафиксировать свое согласие. Дэнкуш поспешил забрать назад бумагу.

— Не эту, — воскликнул он. — Не эту! Подпишите резолюцию комиссии рабочего контроля, ведущей наблюдение над допросом уголовных преступников.

Префект подписал, даже не взглянув. Это был обыкновенный лист бумаги, куда имена были занесены Дэнкушем в спешке просто карандашом; кое-что было стерто в результате обсуждения на бюро.

— У вас нет никаких возражений? — спросил Дэнкуш, следуя старой привычке быть предусмотрительным и осторожным в отношении людей, которых он не уважал и которым не доверял.

— Абсолютно никаких.

И тут оба обнаружили квестора Рэдулеску, который во время этой сцены притаился в глубине кресла, пытаясь оценить происходящее. Он тоже не верил, что все так просто, и пытался отыскать, в чем же хитрость, ловушка, которую эти два человека поставили друг другу. «Дам-ка я им досье Месешана, на этот раз я его выдам», — подумал он, впрочем пока еще не решившись окончательно. Это было скорее предложение самому себе, которое требовало длительного обдумывания, и только потом, в наиболее подходящий момент его можно было осуществить.

— Господин квестор, — обратился к нему префект, — вы слышали анализ ситуации, сделанный господином Дэнкушем, слышали, какие он предлагает принять меры. Я полностью с ним согласен. Прошу вас взять эту бумагу и снять с нее заверенную копию, которую я подпишу вместе с господином Дэнкушем. Господам, перечисленным в этом списке, доверяется производить любое дознание.

Квестор взял список и просмотрел его. Неизвестные имена.

— Что еще, господин Дэнкуш? — спросил префект.

— Пусть свершится правосудие, — ответил Дэнкуш уклончиво. — Не будем останавливаться на полумерах.

— Конечно, — заверил его префект. — «Fiat justitia, pereat mundus» [31] Да свершится правосудие, хотя бы погиб мир (лат.) . , как говорили наши предки.

В этот момент оба были озабочены тем, что все идет так просто и гладко. Префект хотел оправдать перед собою свой страх. Он не боялся комиссии по расследованию преступления на вокзале, потому что никак не чувствовал себя в нем виновным. Было у него лишь опасение, как бы Месешан, если его поймают — а он надеялся, что не поймают, скорее всего, тот исчез, ведь комиссар не дурак и, может быть, он будет сопротивляться и его убьют, — так вот: как бы Месешан не разоблачил их не совсем чистые взаимоотношения. Это бы скомпрометировало префекта. Он подумал, что подобная комиссия скорее предназначена для того, чтобы запутать дело и таким образом скрыть подлинную личность жертвы, в важности которой он ни на минуту не сомневался. Иначе коммунисты не устроили бы такого скандала, не собирались бы поднять весь город, не потребовали бы провести дознание. «Станционный сторож», — услышал он снова голос Дэнкуша (ему и утром так сказали), сторож или что-то в этом роде, какой-то чернорабочий. Но префекта не провести, он уверен, что под маской скромной незначительной личности скрывается кто-то совсем иной. Он умирал от любопытства: кто же это был на самом деле? И все же был озабочен, тем, что подобное происшествие случилось здесь, в его уезде. Но спросить он не решался. Чем меньше знаешь о таких вещах, тем лучше. И если Дэнкуш предпочитает, чтобы речь шла о стороже, — пусть будет так. Ему так даже спокойнее.

Дэнкуш был озадачен отсутствием сопротивления со стороны префекта, которого подозревал в связях — хоть и весьма скрытых — со спекулянтами и контрабандистами. Во всяком случае, именно он подписал им разрешение на экспорт соли и не взял на себя инициативу в борьбе с ними. Но может быть, это только слухи и префект невиновен или уже принял меры предосторожности, чтобы выйти сухим из воды? Или, может, он боится общественного мнения или рассержен действиями бандитов? В любом случае допрос надо производить очень серьезно, поведение префекта подозрительно. Дэнкуш немного поостыл, он понял, что с точки зрения строгой законности его комиссия была не совсем правомочна. С другой стороны, органы полиции были сметены рабочими, но ни префект, ни начальник полиции не упоминали об этом факте и отнюдь не протестовали. И это было странно.

Дэнкуш сосредоточенно думал, заботливо протирая очки. Префект продолжал стоять, ожидая какого-нибудь нового сюрприза, квестор тоже встал — он перечитывал список. Ни одной известной фамилии.

Дэнкуш снова надел очки и огляделся. Он плохо чувствовал себя в этом пышном кабинете, олицетворявшем в его глазах навязанную людям власть, — эта помпезность, эта роскошь должны были унизить человека, поставить того, кто сюда попадал, в подчиненное положение, подавить его, как подавляют все эти униформы, ордена, символы, фетишизирующие человеческие отношения. Он не собирался когда-нибудь занять такой кабинет — это было ему не нужно, как никогда не нужны были знаки власти, да и сама власть как самоцель.

Он еще раз взглянул на маленького хитрого человечка, который стоял перед ним, своего, быть может, временного союзника. «Что скрывается за его подчеркнутой доброжелательностью?» Вспомнился старший комиссар Месешан, известный своей грубостью, не без основания подозреваемый в связях со спекулянтами; ведь именно его прошлой ночью рабочие выбросили с вокзала.

Дэнкуш знал, что Месешан в добрых отношениях с префектом, и, решив выяснить, как поведет себя префект, спросил, глядя на него в упор:

— А что со старшим комиссаром Месешаном?

Услышав имя полицейского, префект изменился в лице и снова ударился в панику. Конечно, Дэнкуш все знал, и все, что он говорил до сих пор, было еще не самым главным. Подбородок префекта будто сжали железные тиски, не было сил ни двигаться, ни говорить; наконец он ясно понял, чего ему страстно хочется, и только тут решился сказать: