Александру Ивасюк - Половодье

Когда по приказанию Карлика Мурешан просунул голову в дверь в знак того, что он не ушел, Карлик подозвал его.

— Скажи-ка мне, батюшка, знаешь ли кого из коммунистов?

— Нет, шеф. Нет у них привычки посещать храм божий.

— Плохо, братец, плохо.

— Куда уж хуже! Пусть горят в вечном огне, в краю, где скорбь, плач и воздыхание.

— Ты не понял меня. Плохо не то, что они не ходят в церковь. Плохо, что мы их не знаем.

Мурешан глянул на Карлика тем взглядом, благодаря которому ему, явившемуся в этот город под видом разнесчастного монаха, стали кланяться до земли. Это был мутный, зачарованный взгляд не от мира сего. С минуту он простоял так, потом выговорил:

— Я их отлично знаю.

— Да ну? — по-настоящему удивленный, спросил Карлик. — Откуда ты их знаешь и что они собой представляют?

— Я их знаю ровно настолько, насколько нужно. У них есть глотка, которую можно перерезать, сердце, которое можно проткнуть ножом, и кожа, которую можно продырявить! Пуля шестого калибра, с расстояния в пятьдесят шагов попавшая в точку меж глаз, делает их похожими на любого мертвеца. Они тоже падают на спину, задрав ноги кверху, не иначе.

«Отец» Мурешан не менялся в лице и не улыбался. Говорил медленно, с усилием, голос его звучал, как вещание какого-то духа, словно он вызывал привидения и лицезрел их наяву.

Карлик выслушал его, но не согласился с ним и не постеснялся это высказать:

— И ты дурак, Мурешан. Не умнее Генчи. Если бы все было так просто, как ты говоришь: пиф-паф — и готово!.. Может, и я когда-то так же думал. Наносил удар и скрывался. Мелкий воришка, вне закона. Знаешь, кем я был? Кухонным тараканом, который влез на край кастрюли и глядит туда, шевеля усиками. Там кипит что-то, таракан ничего не поймет, кроме короткой боли, когда плюхнется в кастрюлю. Миг короткой боли перед тем, как свариться. Сначала приманчивый запах, потом каюк. Ты остался тараканом, я же хотел бы быть чем-то побольше, но боюсь, что стану всего лишь тараканом покрупнее…

Но Мурешан не слушал его. Он продолжал, как во сне:

— А когда ему медленно перерезаешь бритвой горло и она впивается в мякоть, ему больно, и он кричит, и язык у него мясистый и мягкий, и кости трещат, когда…

Карлик разъярился:

— Эй ты, я тебе дело говорю, а ты чепуху мелешь. Заткнись и слушай.

Мурешан умолк, оторванный от своих видений суровым тоном Карлика. Он с явным сожалением вернулся к действительности. Глаза его снова обрели живое, слегка насмешливое выражение. Карлик взглянул на него мельком, с досадой и заговорил:

— Многие думают, что я люблю убивать, как ты. Нет, мне это не нравится. Не нравится и не волнует меня. Я делаю это по необходимости, только по необходимости, мне от этого ни тепло ни холодно, я с детства голодал и, как уже говорил, боялся страха, потому и решил ничего не бояться, никогда. Чтобы ничего не бояться, нужно господствовать, нельзя наслаждаться убийством, к этому надо прибегать лишь в случае крайней необходимости. Даже если тебе очень хочется убить, ты обязан владеть собой. Но боюсь, как бы и мне не остаться лишь тем тараканом…

Мурешан насмешливо посмотрел на него и осмелился сказать:

— Теперь и тебе страшно, Карлик, раз ты заговорил, как на смертном ложе.

Карлик умолк и прошелся по комнате, держа руки за спиной. После долгой паузы он ответил:

— Нет. Мне не страшно, как тебе. Ты со страху готов всех перерезать. На миг такое и на меня накатило, но уже прошло. Теперь я — как ученик. Учусь ждать. А ты — иди…

Оставшись один, он опять задумался, но через несколько минут его снова потревожили. Он оглядывал библиотечные полки и задавал себе вопрос: «Понимали ли хоть что-нибудь сочинители этих книг?» Он сомневался. Когда-то давно он почитывал толстую священную книгу и запомнил лишь небесный гнев, божью месть, разрушенные города и храмы, тысячи убитых, уведенных в рабство… Он глянул на портрет старого барона Грёдля и подумал: «Он и его жена наживали добро, собирали книги, а что они понимали? Что обрели, кроме надменности, которая так и прет с их физиономий? А эта баба, баронесса, которой кто-то химическим карандашом пририсовал усы — это, кстати, не понравилось Карлику, — тоже ничего в жизни не поняла, глупая краля!»

Задумавшись, он не заметил, как кто-то вошел в комнату, и лишь услышал торопливый доклад:

— По углам виллы, через дорогу и позади, на перекрестках, стоят человек восемь. Похоже, подстерегают нас. Что делать?

— Поцеловать их в задницу! Я же сказал, нужно спокойно ждать. Мы ни в чем не повинны, и нам нечего бояться.

Человек вышел, и Карлик снова остался в библиотеке один. Но не прошло и десяти минут, как явились еще двое, а за ними и все, кто ожидал в прихожей.

— Мы с собрания в зале «Редута». Там еще выступают, и нет ни одного, кто не говорил бы о нас. Они требуют выдать им тебя, Месешана и префекта. Всех. Один даже потребовал оружия, чтоб штурмом взять виллу.

— И дали им оружие? Или только пообещали?

— Нет. То есть до сих пор нет, но они словно взбесились. Слышали бы только, как нас честили! Я даже струхнул. Если бы меня узнали, прикончили бы на месте.

— А их главарь выступал? — спокойно спросил Карлик.

— Нет, еще нет. Но скоро должен выступить.

— Кто-нибудь из наших остался там?

— Да. Ботизан. Он у нас новенький, его никто не знает.

— Вот и ладно. Не беспокойтесь! От Мирона из префектуры есть что-нибудь?

— Нет, ничего, разве что префект разговаривал с Бухарестом и вроде бы добился «полного понимания». Месешан сидит в префектуре под охраной квестора. И еще. Префект послал человека за главным прокурором, который на охоте с приятелями, чтобы, значит, он немедленно вернулся.

— Так что же вы молчите, дурачье? — заорал на них Карлик. — Боитесь слово сказать, знаете факты, которые нам на руку, а мне приходится клещами вытаскивать их из вас!

Он не одинок, не загнан. Стоит избавиться от молодого помощника прокурора — откроются шансы на успех. Потому и вызвали главного прокурора. Он тоже опасен, но не связан с коммунистами, как молодой. И Бухарест — достигнуто «понимание»!

— Эй ты! — Карлик хлопнул Генчу по плечу, вновь становясь самим собой. — У нас еще много больших дел. Только главное — глядеть в оба, мы не одни на свете. Мы поведем игру, не беспокойтесь.

Генча улыбнулся, за ним и другие, а кто-то даже разразился громким смехом. Только тот, кто присутствовал на собрании, опустил голову и сказал:

— Тяжело, когда весь город против!

— Положим, не весь, а какая-то часть, другая же часть — за нас. Если бы эти части не грызлись между собой, нас бы давно не было. Вот так-то!

Радость и уверенность в своих силах пробудили у Карлика охоту к борьбе.

— Эх, братцы, если бы они договорились в префектуре, то не стали бы теперь произносить речей, явились бы сюда и поймали бы нас, как птенцов в гнезде. Кто много говорит, мало может. Это верная примета.