Нина Платонова - Я детству сказал до свиданья

Рубашку я выбрал темно-синюю, закатал рукава выше локтя и, наскоро перекусив, отправился в школу, с радостью избегнув ежеутреннего домашнего скандала, которые регулярно устраивал отец по любому поводу.

Школа наша старая, утонувшая в тополях, посаженных еще довоенным выпуском. Рядом строится новое здание с широкими проемами окон. В этой стройке — время от времени, нерегулярно так, набегами — принимаем участие и мы, учащиеся старших классов.

Взбегаю на знакомое крыльцо, распахиваю дверь — и вдруг строй белорубашечных и красногалстучных пионеров отдает мне салют. Мне — Булатову, второгоднику и нарушителю — салют! Салют входящему! Это здорово придумано — наверное, Полина постаралась. Очень довольный, иду дальше. Смотрю — знакомые все лица. Дежурил 6 «А», лучший класс школы. Кажется, они не слезают с Доски почета со дня своего появления в школе — в виде жалких и смешных первоклашек, у которых портфели больше туловища.

Иду по коридору вдоль строя, а пионеры один за другим отдают салют. Порядок! Только один выдал вместо салюта «лянгу» — подкинул несколько раз ногой кусочек свинца, приклеенный к клочку меха. Я легонько дал ему по затылку и взглянул в окно. Во дворе шла торжественная линейка, и все были там. Директор держал речь, похожую на речь руководителя заводского предприятия. Он сказал о пятилетке качества, о приближающихся датах и в заключение призвал всех учиться только на «хорошо» и «отлично». Потом староста нашего класса Лена Зарецкая, решительно тряхнув стрижеными волосами, провозгласила:

— Слово предоставляется первоклассникам для вручения подарков десятиклассникам.

«Слово» заключалось в том, что первоклассники всей оравой ринулись вручать букеты и открытки кому попало. Где-то — наверное, в области сердца, хотя не ручаюсь, — у меня мелькнуло сожаление, что я не нарвал цветов в своем саду. Мог бы подарить кому-нибудь, например, Зарецкой. Но меня что-то удержало от этого, какая-то неловкость: как же это, Булатов — и вдруг с цветами! Две вещи несовместимые, как сказал поэт Пушкин.

Найдя свой класс, 8 «В», я толкнул дверь и вошел. Впрочем, если быть точным, это не совсем мой класс. Я пришел сюда второгодником пятого класса. Так с тех пор и числюсь второгодником, с этим званием и из школы уйду. В классе было пусто. Бросив портфель на свою «Камчатку» у окна, я прошел вдоль стен, чисто выбеленных, еще пахнувших пронзительной свежестью известки, вгляделся в знакомые с детства лица великих писателей и ученых, всегда с каким-то упреком взиравших на меня со своих недосягаемых высот. Потом остановился напротив двери, в некотором отдалении от нее, расставил свои длинные ноги в ярко-голубых джинсах, словно американский ковбой на экране, сунул руки в маленькие передние карманчики и принялся ждать.

Наконец гул послышался в конце коридора и стал накатывать все ближе и ближе. Это кончилась торжественная линейка. Первыми в класс ворвались девчонки. На секунду они нерешительно замерли в дверях при виде меня, но тут же летучей стайкой стали порхать вокруг, трогать мои волосы и восклицать писклявыми голосами:

— Ах, Булатов! Какие у тебя волосы! Какие кудри! Да ты просто красавец!

Я терпел все это только потому, что среди них порхала и Зарецкая Ленка — клевая герла, что на общедоступном языке означает: «девчонка что надо!» Высокая, сероглазая, боевая — староста нашего класса, как я уже говорил. А главное — все в ней было модно, сам не знаю почему. Вроде бы и носила она то же самое, что и остальные, — все ту же старинную форму, какую носили еще наши бабушку: коричневое платье да черный фартук. И все равно казалась вполне современной, модной девчонкой.

— Скажи, Булатов, а ты не у парикмахера завился? — с едва уловимой насмешкой спросила Зарецкая, легко поглаживая мои кудри.

Я хотел достойно ответить, но тут в дверях показался наш остряк Арзамасцев с «министерским» портфелем под мышкой. Быстро оценив обстановку, он приблизился, простер руку над моей шевелюрой и возопил:

— Извилины поверх головы!

Девчонки засмеялись.

— Остряк-самоучка, — беззлобно огрызнулся я. — Вот дам по шее!

Правда, не хотелось портить такой день — первое сентября.

Сашка Арзамасцев — наш комсорг — почти такой же длинный, как и я: на физкультуре и на НВП стоит рядом со мной. Он постоянно таскает с собой портфель необъятных размеров, прозванный «министерским». Портфель обычно туго набит не только учебниками и комсомольскими бумагами, но и «посторонней литературой» на самые разные темы, начиная от космонавтики и кончая — про муравьев. Просто диву даешься, как умещается столько информации в его, в общем-то, небольшой голове.

— Когда крыть нечем, то обычно хочется дать по шее, — невозмутимо проговорил Сашка и бросил «министерский» портфель на свою вторую в третьем ряду парту.

Однако в его невозмутимости было столько скрытой издевки, что мне и в самом деле захотелось дать ему по шее. Меня удержала только смутно мелькнувшая мысль, что если я сейчас дам ему как следует, то это будет смешно, потому что подтвердит его слова. А быть смешным мне сегодня, в моем великолепии, да еще в глазах Лены, просто не хотелось. Ну, спрашивается, чего выступает этот малахольный тип, чего лезет к человеку?

Тут в класс ввалились остальные ребята, я им невольно обрадовался. Шум, гам, толкотня, удары со всего размаху портфелями по головам (иной раз диву даешься, как черепная коробка выдерживает, но никто на это не обижается, потому что знают: это не со зла, а просто баловство). И вдруг все словно споткнулись: увидели меня. Минутное молчание от потрясения моей внешностью — и возгласы с разными оттенками в тоне, от восхищения до зависти: «Ну, Булат, ты даешь! Ништяк! Здорово!» И разные другие словечки того же смысла. Все было замечено: и прическа, и джинсы, и белесые плешины — протертости на коленях и на заду, придававшие им бывалый, поношенный вид. (Я думаю, никто не догадался, что я специально, ночью, тайком от всех протирал пемзой эти плешины на новеньких, только что сшитых джинсах).

Прозвенел звонок. Ребята, вдосталь надивившись на мое хиповое великолепие, разбежались по своим прошлогодним местам: кто сидел у окна, тот там и сел, а кто у двери — там же и устроился. Я не спеша направился на свою «Камчатку», изо всех сил сдерживая сияние на лице. Меня просто распирало от гордости, я был полностью удовлетворен! Ах, если бы такие быстролетные минуты в жизни человека могли по его желанию продлеваться! И превращаться, например, в часы. Увы, это невозможно. И очень скоро минуты моего торжества сменились минутами (даже часами!) унижения. Но я заранее знал, на что иду, и потому решил все стерпеть. Я ведь знал, что понравиться ребятам — это вовсе не значит понравиться учителям.