Нина Платонова - Я детству сказал до свиданья

Ну, а где Максуд, там, само собой, и мы с Синоптиком.

— Ты, Булат, сегодня в саду ложись, — сказал Максуд. — А то в прошлый раз я свистел, свистел, а ты и не услышал.

— Прошлый раз я заснул очень уж крепко, утомился за день. А сегодня я и спать не стану. Так просто прилягу для вида и буду ждать.

На углу мы расстались, небрежно кивнув друг другу. У калитки я остановился и посмотрел вслед своим дружкам. Максуд шел ссутулившись, угрюмый, словно весь нацеленный уже на то, что ожидает нас этой ночью. А Мишка, крепкий, патлатый малый, шагал широко и легко, будто шел на веселое приключение.

Около одиннадцати, когда мама и сестра Галя, выключив телевизор, стали укладываться спать (отец спал уже давно), я прихватил свою постель и направился в сад, где под старой развесистой урючиной стояла железная койка.

— Куда это ты? — вдруг подозрительно спросила мама, хотя я частенько ночевал в саду.

— Душно что-то в доме, — буркнул я и поспешно сбежал с крыльца.

…Я лежал и смотрел в глаза звездам, которые светили мне сквозь листья старого дерева. Листья чуть шевелились и таинственно поблескивали, будто подмигивали о какой-то своей веселой тайне. Побеленные стволы и известковая стена нашего домишки белели ярче, чем днем, в электрическом свете уличных фонарей.

Из открытых окон соседнего большого дома доносилась громкая, удивительно праздничная музыка. И меня вдруг охватило такое чувство, будто со мной это уже было когда-то, только не здесь, а где-то. Так же белели в темноте ночи стволы и стены, и я лежал под звездным небом, и точно такая же музыка весело лилась из открытых чужих окон…

Я силился вспомнить, где это могло быть — мне казалось так важно вспомнить это, — но не смог. Ведь я за всю свою жизнь был только однажды в Алма-Ате, но то случилось зимой, и я не мог там лежать под звездами. Другой раз ездил в районный городок, к отцу, когда он однажды ушел от нас. Помню, шел дождь, смывал с моего лица слезы унижения, обиды, злости на отца, И тогда тоже не было никаких звезд. Неужели я жил когда-то еще и воспоминания о той, другой жизни временами накатывают на меня? Где-то приходилось читать об этом… Нет, все-таки, если рассудить здраво, этого не может быть. Я есть только один-единственный, неповторимый, меня никогда раньше не было и не будет больше, если я когда-нибудь умру. Так я рассуждал умом, но в глубине души был прочно убежден, что я никогда-никогда не умру. Что там было в прошлом — это дело десятое, но будущее — оно все было мое, необъятное, как это звездное небо надо мной.

Проснулся я оттого, что музыка в распахнутом окне замолкла. После полуночи ветер поднялся, весь сад зашумел, полетели с деревьев сухие листья, спаленные зноем. Но небо по-прежнему было ясно, и звезды неподвижны. Только одна звездочка вдруг сорвалась и прочертила небосвод мгновенным штрихом. За глиняным дувалом у моего изголовья кто-то заскребся, зашебуршил, явственно послышались крадущиеся, затаенные шаги. Я вскочил раньше, чем в ночной тиши раздался разбойничий посвист Максуда.

— Чего свистишь? — одернул я его. — Всех перебудишь, дурак.

— Айда скорее, — деловито сказал немногословный Максуд.

Я перелез через дувал, хотя калитка была рядом, и мы двинулись по главной улице нашего города. На углу, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, нас ждал Синоптик. Мимо него медленно ехала милицейская машина, и Синоптик нагло так смотрел прямо на нее.

Жаль, конечно, что нужный нам киоск расположен именно на этой улице: ведь она чаще всех прочих патрулируется и дежурными ментами, и милицейскими машинами, а иной раз и дружинниками.

Деревья по обеим сторонам вставали темными громадами. От налетавшего ветра фонари покачивались, и косматые, причудливые тени плясали по асфальту.

Правду сказать, немного жутковато было идти, неизвестная, неожиданная опасность, казалось, маячила за каждым перекрестком. Изредка с тяжелым шуршанием проносился мимо троллейбус или легковая машина.

И снова нависала тишина, в которой жил только ропот листьев и журчание воды в арыках.

И вот наконец нужный нам перекресток. В нескольких шагах — автобусная остановка, напротив нее, наискосок — газетный киоск. Он слабо освещен изнутри, журналы и газеты на полках прикрыты старыми газетами.

Мы стали делать вид, что с нетерпением ждем автобус или троллейбус, а сами искоса, незаметно (как нам казалось) изучали киоск. Дверца у него сбоку, висячий замок завернут в бумагу, — наверное, для того, чтобы не привлекать внимания таких, как мы.

А позади киоска — темные, пустые окна техникума. Все бы хорошо, но с троллейбусной остановки все видно. Так что работать можно, только когда на остановке никого нет.

— Ты стой здесь и смотри в оба, — прошипел Максуд. — А мы пошли.

Они вдвоем метнулись к киоску, а я остался на месте. И продолжал делать вид, что выглядываю в дали улицы троллейбус, как если бы невидимый зритель наблюдал за мной. Краем глаза я подметил, как Максуд с Синоптиком уже склонились над замком, и мой обостренный слух уловил осторожный скрежет ключа в замке. И вдруг, повернувшись на сто восемьдесят градусов, чтобы проверить, не грозит ли опасность с другой стороны, я в десяти шагах от себя увидел мильтона — милиционера то есть. Он был очень молодой, и я как-то невольно этому обстоятельству обрадовался. Потому что молодой — значит неопытный. Он стоял на краю остановки и весьма активно интересовался мной. Казалось, он раздумывал: есть указ или нет указа, есть в Уголовном кодексе такая графа или нет такой графы — брать таких, как я, или не брать. Решил все-таки не брать. А зря… Повернулся и пошел, а я, как загипнотизированный, провожал глазами его спину. И только потом решил кинуть взгляд в сторону киоска. Там никого не было. Оказывается, Максуд с Мишкой заметили опасность раньше меня и вовремя спрятались.

Минут через десять все было кончено, и мы поспешно зашагали обратно, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Еще никто не знал, сколько денег в карманах у Максуда и Синоптика, но мы уже чувствовали себя богачами.

Между тем ветер крепчал, бил в лицо колкой пылью вперемежку с песком, и скоро грянул дождь. Все забушевало, заворчало, закачалось. Толстые струи дождя обрушились на город. От крыш полетела водяная пыль — это от сильных ударов дробились дождевые капли. В один момент до краев наполнились арыки и заструились еще живее. Так что Синоптик оказался прав, предсказав грозу. Вдали за городом уже сверкали молнии.

Мы были рады этой буре и дождю, потому что можно было бежать, не вызывая подозрений. Ведь позади нам так и мерещилась погоня. В моем саду мы укрылись в крошечной беседке, оплетенной хмелем. По крыше, по листьям, по ступенькам стучали тяжелые капли, и весь сад был полон шума, сырости, дождя. Все кругом спали, ни в одном окне не светился огонь.