Нина Платонова - Я детству сказал до свиданья

Я тихо прикрыл за собой дверь. Первый учебный день был для меня окончен.

Что-то сулят мне остальные дни?..

Это случилось летом, полтора месяца назад. То самое, из-за чего меня разыскивала милиция, а Полина Аркадьевна подняла такой шум.

Помню, после сияющего, небывало жаркого дня вечер опустился тихий, прохладный. По арыкам бурливо побежала студеная, оранжевая от глины вода, от нее так отрадно повеяло свежестью. Удивительно, что даже в самом центре знойного города, где воздух так густо напоен запахом выхлопных газов, пыли, цветов, асфальта, арычная вода все же сохраняет холод подтаявших горных снегов.

И высыпали на улицу все — и нарядная молодежь, и старички, и дети, а также лоботрясы, вроде меня.

Я в тот вечер тоже шатался по главной улице со своими дружками. Один из них был Миша Погодин, по прозвищу Синоптик — не из-за того, конечно, что он умел предсказывать погоду, а просто из-за фамилии. Синоптик был невысокий, белобрысый и отчаянно лохматый парень.

Второй дружок, Максуд Керимов, был коренастый, — сажень в плечах — с черной, просто даже смоляной шевелюрой. Один я в тот вечер был более или менее причесан, так как волосы мои не достигли еще должной длины. И, вероятно, поэтому глаза прохожих — тех, кому перевалило за тридцать — останавливались на мне более благосклонно, чем на моих товарищах, прическам которых я несказанно завидовал.

И мы, и все прохожие двигались неторопливо. Городская толпа явно наслаждалась вечером. Все замерло в природе. Верхушки тополей недвижно рисовались на блеклом, теряющем краски небе.

— Будет гроза, — сказал вдруг Синоптик, и мы засмеялись: Синоптик — и вдруг заговорил о погоде.

— Да, да, попомните мое слово, — заверил Миша. — Скинемся на мороженое?

Мы скинулись, богаче всех оказался Максуд — целых пятьдесят копеек — и купили по две порции. Идем, откусываем мороженое небольшими кусочками, дошли до кинотеатра. Там толпа, огни уж загорелись, афиши яркие, красочные. Потолкались в этой празднично-нарядной толпе.

— Может, в кино завалимся? — неуверенно предложил Синоптик.

Я заколебался, поглядел на Максуда, но тот вдруг решительно стал выбираться из толпы. Тут только я заметил, что Максуд молчалив больше обычного, как будто чем-то расстроек. Даже мороженое ест без особого удовольствия.

— Ты чего? — спросил я, когда мы выбрались и двинулись в обратном направлении.

Максуд в ответ досадливо махнул рукой и молча продолжал лизать мороженое. Потом бросил в арык скомканную липкую обертку и сказал:

— Мать снова заявилась. Хоть беги из дома, честное слово. Будь у меня сколько-то денег, убежал бы в другой город.

— А что, дерется? — встревожился Синоптик.

— Нет, что ты!

— Ругается?

— Тоже нет, — нехотя ответил Максуд.

Я толкнул Мишку локтем в бок, чтобы перестал расспрашивать. Не видит разве — человеку тошно.

Максуд рос у бабушки-пенсионерки. Жили они в большом пятиэтажном доме. Изредка их навещала мать Максуда, отец же показывался и того реже, хотя он был сыном этой бабушки. Над столом у Максуда висит фотография — там он среди своей родни. А родня у Максуда пяти национальностей: и киргизы, и казахи, и уйгуры, и татары, и якуты. Никто из них не знает, что отец и мать Максуда разошлись. Гордая бабушка-киргизка считает это позором и потому никому не сообщает. На фотографии Максуд стоит рядом с матерью, прислонившись к ней плечом, и весь сияет от счастья, как медный пятак.

Прошлой зимой, помню, сидел я у Максуда, мы смотрели телевизор. Раздался звонок, Максуд пошел открывать. Оказалось, приехала мать — неожиданно, как всегда. Красивая, черноволосая, нарядная. Максуд молча повернулся и пошел досматривать телевизор. Бабушка ахнула и побежала за ним.

— Максуд, это же мама твоя; иди поговори с нею.

— А чего мне с ней говорить? — ответил он хмуро.

Я быстро ушел, побоялся быть лишним. Значит, разлюбил Максуд свою маму. И даже не просто разлюбил, а невзлюбил, раз из дому хочет бежать. Я так думаю, крепко обиделся он на нее, что живет она отдельно и воспитывает других детей. Говорить об этом Максуд ни с кем не хочет. Даже в детской комнате милиции, где мы с ним состоим на учете, он все больше отмалчивается, когда с ним заговаривает инспектор.

Вообще-то, мы с Максудом знаменитые люди. Про нас даже статья напечатана в местной газете под заголовком: «Знаменитые» Максуд и Булатов». Там говорилось о том, какие мы отъявленные хулиганы и как трудно с нами всем окружающим, но в то же время в нас есть кое-что и хорошее. Справедливая статья, ничего не скажешь. Мы с Максудом внимательно ее изучили. Все до последнего слова — истина.

Да, слава о нас гремит квартала за три в любую сторону от наших домов. Спросите первого попавшегося пацана или взрослого: «Где живут Максуд или Булатов?» — и вам тут же покажут и даже предложат проводить. И почему-то все Максуда зовут по имени, а меня по фамилии, взрослые — полно, а остальная часть человечества — сокращенно: «Булат».

— Закурить бы, — сказал Максуд тоскливо.

Мы с Синоптиком пошарили по карманам, но сигарет не было. Наскребли кое-как двадцать копеек, и Максуд с Мишкой отправились на ту сторону улицы к газетному киоску, а я остался ждать на остановке. Возвращались они что-то необычно возбужденные, шли через улицу и так увлеченно жестикулировали, что чуть под машину не угодили.

— Понимаешь, Булат, — начал Синоптик, — наша мечта о поездке в Москву может осуществиться. — И он загадочно замолчал.

— Каким образом? — осведомился я небрежно.

— А вот слушай. Эта девчонка-киоскерша собирается сегодня во Дворец спорта на польский ансамбль. Ее подружка приглашает, мы сами слышали, как она говорила этой подружке: «Как же быть, я домой забежать не успею». Понял, что это значит?

Я понял, разумеется. Это означало, что выручка за всю дневную торговлю останется, скорее всего, в киоске. Если, конечно, она не вздумает взять ее с собой во Дворец… Где-то глубоко во мне, к темени моей души мелькнуло сочувствие к этой девчонке. Пойдет она на концерт, где модные джинсовые поляки бренчат на модных инструментах в мигании разноцветных огней, поют ритмические песенки на полупонятном языке… Она, конечно, станет млеть от восторга, но беспокойство о киоске с припрятанной там выручкой будет время от времени острым холодком охватывать ее. А назавтра будут слезы…

Но тут же я вспомнил, что у Максуда в Москве есть друг, и он сейчас один в квартире, потому что родители ушли в турпоход. «Приезжай, Максуд, — писал он. — Побродим по Москве, побалдеем досыта».