Нина Платонова - Я детству сказал до свиданья

Хотите познакомиться? Пожалуйста! Саша Булатов, гроза школы номер три.

Правда, наш завуч Полина Аркадьевна (или попросту Полина, как мы ее зовем для краткости) сказала бы несколько иначе: не гроза, а позор школы номер три, — сказала бы она. Но это ее личное мнение (как впрочем, и остальных учителей нашей школы), — и тут уж ничего не поделаешь. Сколько я помню себя в школьных стенах, мы с Полиной Аркадьевной всегда находились в нескончаемом, непреходящем конфликте, по любому поводу и без всякого повода с моей стороны. А почему так, я и сам не знаю. Может быть, выражаясь языком космонавтов, все дело в психологической несовместимости? Как знать… Ведь эта наука еще только развивается.

Если уж быть до конца правдивым и объективным, то можно сказать, что Полина Аркадьевна — образец завуча. Без любого учителя можно представить нашу школу, даже с другим директором, — но без Полины Аркадьевны нашу школу представить невозможно. И такая она стройная, подтянутая, что, наверное, и остальным всем невольно хочется подтянуться. Прическа у нее высокая, белокурая, очень ей, между прочим, идет. И еще одна особенность: известно ведь, что на всех простых смертных одежда иногда мнется, — на Полине же не мнется никогда!

Это благодаря Полине Аркадьевне к праздникам Октябрьской революции по нашей школе — по коридору, спортзалу и классам — несутся с колокольчиками русские тройки, изображаемые четвероклассниками, бренчат гитары, комузы, балалайки, даже гусли, пестрят одежды всех национальностей и звучат песни на всех языках народов нашей Родины.

А если куда-либо на экскурсию или, скажем, в колхоз отправляется какой-нибудь класс, — прибегают взволнованные, обеспокоенные родители и, узнав, что с их чадами едет сама Полина, сразу, как по взмаху волшебной палочки, успокаиваются и расходятся с просветленными лицами. Ибо в душах всех наших родителей царит твердая уверенность, что там, где присутствует Полина Аркадьевна, непорядка быть не может. Даже если и затесался в компании их примерных детей такой тип, как я.

Не только пионерские, но и все комсомольские дела вершатся под руководством Полины Аркадьевны. Каждый вторник, задолго до прихода первой смены (подумать только, в такую рань!) собираются все наши комсорги и комитетчики в своей священной комнате, на двери которой висит табличка: «Комитет комсомола» и в которую вход посторонним (мне, например) воспрещен без особого на то разрешения.

Всякий раз после своих таинственных (по крайней мере, мне они кажутся таинственными) заседаний наши школьные комсорги начинают бегать по всей школе с отчетами, поручениями, устраивать собрания, а на собраниях — склонять мое имя и разбирать мое поведение.

И как бы рано вы в школу ни заглянули, раньше Полины Аркадьевны вам прийти не удастся. По-моему, школа — это ее любовь, смысл ее жизни, ее будни и праздники. Она несет сюда из дома и книжки, и картинки, и краски, и кисти, и посуду, если вдруг понадобится. Я сам слышал, как ее дочка из 9 «В» говорила ей: «Знаешь, мама, мне кажется, скоро ты и мебельный гарнитур перетащишь в школу и оставишь нас с голыми стенами».

Так что, положа руку на сердце, я могу признаться: Полину Аркадьевну уважаю, хотя весьма удачно это скрываю.

В это первое сентябрьское утро я вскочил чуть свет. Мама и сестра Галя еще спали, на диване у окна храпел отец, активно заряжая атмосферу атомами винного перегара. Через крохотные сенцы, которые служили нам одновременно и кухней (здесь стояли ведра, тазы, кастрюли и керогаз), я вышел в наш маленький садик и побежал под душ, отгороженный фанерой в углу. В саду под пыльно-зелеными деревьями цвели огромные мохнатые разноцветные георгины. Низкое солнце, не видное в небе из-за густых ветвей и городских строений, било в самые глаза из полноводного арыка и пылало пожаром в окнах верхних этажей. Новые пятиэтажные дома с трех сторон обступили в последние годы наш ветхий домишко, предназначенный скорому сносу. Вокруг разлился сплошной асфальт, и только наш дворик зеленел купами старых вишен и урюка да пестрел цветами.

Итак, приняв душ, я стал собираться в школу. Заранее тщательно обдумал свое первое появление в ней в этом году. За лето я отрастил волосы чуть не до плеч. Когда они стали отрастать, вдруг выяснилось, что я кудрявый. Буйные кудри объявились вместо привычного ежика надо лбом. Даже мама и сестра Галя, противницы длинных ребячьих волос, ничего не сказали, увидев меня в новом обличье после моего длительного отсутствия. Впрочем, нет, Галя кое-что сказала. Она долго смотрела на меня, как будто увидела впервые, потом изрекла:

— Да-а, все-таки есть в тебе какая-то удивительная человеческая симпатия. Светлые волосы, карие глаза… Взгляд прямой, улыбка хорошая. Ума бы вот только побольше. Ну, почему, почему ты такой непутевый? — закончила она с горечью давно привычными мне словами.

Но похвалы моей внешности были мне настолько приятны, что заключительное ее замечание я пропустил мимо ушей.

Однако покрасоваться в школе своими кудрями я мог только сегодня, в первый день, когда еще никакое школьное начальство не проявило надо мной своей власти. Ну, от силы неделю я продержусь. А там — заставят подстричься, Полина заставит, да и военрук тоже.

Старательно расчесав волосы железной расческой, я переключил свое внимание на джинсы. В каких джинсах появиться — вот в чем вопрос! Все три пары были клевые, что по-русски означает — первый сорт. Но в черных вельветовых будет жарко. Вторые — американские, марочные, купленные мною у одного парня в Москве за 30 рэ, — почти сплошь состояли из заплат. На них было ровным счетом девятнадцать заплат, причем девятнадцатая сидела на восемнадцатой. Когда я впервые появился в них на улицах родного города, прохожие стали так дружно оглядываться на меня, что я не выдержал и спросил ехидно двух теток: «Что, отечественного хипа никогда не видели?» После этого я понял: наш город — это тебе не Москва, не Калининский проспект, тут в марочных джинсах не очень-то походишь, тут всякая заплата на виду и даже на счету. Печально, но факт.

Все же я некоторое время раздумывал, не набраться ли мужества и не появиться ли в школе в этих залатанных джинсах. Но потом справедливо рассудил, что это будет растолковано и Полиной Аркадьевной, и всеми другими как вызов, наглый вызов школьным порядкам. А мне это было ни к чему, я вовсе не хотел с первого же дня раздражать учителей. Поэтому я остановил свой выбор на третьей паре, сшитой мной самим из ярко-голубой джинсовой ткани. Правда, в ней был один существенный недостаток: эти джинсы получились у меня настолько узкими, что находиться в них можно было только стоя. Садиться было опасно. Но делать нечего, пришлось именно в них облачить свои длинные стройные ноги.