Альфред Дёблин - Пощады нет

— Нет.

— Тогда откажись от твоих дурацких мечтаний. От того, о чем ты раньше говорил. Они все это внушают тебе, чтобы связать тебя. О, какие это лицемеры! Если бы можно было показать низость! Ты бы взвыл, если бы увидел, как они с помощью своих же врагов, у которых они вырывают мозг, держатся в седле. Так скажи, с кем ты пойдешь? Скажи немедленно.

— Да ведь я хочу с тобой.

— Тогда пойдем. Там оставаться тебе нельзя. Тебе нельзя оставаться дома. Ты пойдешь со мной в бой, и я говорю тебе: пощады нет! Так-то. А теперь иди. Я занят.

Он пожал Карлу руку.

— Мы скоро увидимся, Карл. Я позову тебя.

Разговор этот происходил ясным днем. Чудесно и светло начался этот день в трактире, таким близким Паулю он никогда еще не чувствовал себя, никогда еще близость, вид человека не доставляли Карлу такого счастья, даже мать. А теперь, весь похолодев, он бродил по незнакомой улице, не видя ничего, не замечая дуновения теплого, ласкового ветерка. Под ним была бездна. Он твердил, чтобы притти в себя, только одно слово: «мама, мама». Но и оно не успокаивало. Великое несчастье обрушилось на него. Мыслей не было. Пробродив час по каким-то улицам, смятенный и беспомощный, как птица, выпавшая из гнезда, он очутился, наконец, около дома и поднялся наверх.

Хорошо было, что, кроме Эриха, он никого не застал и что, разговаривая с малышом, он вновь обрел свой голос. Но, видимо, он еще не вполне владел собой, так как Эрих невольно каждый раз обрывал его. — Что это ты так по-дурацки мычишь сегодня, ведь ты же не медведь, — говорил малыш. Но это были стоны. И, конечно, мать тоже не могла не заметить его состояния. Ему даже хотелось, чтобы она заметила, ему хотелось воевать за что-то, столкнуться с каким-то противодействием, чтобы снова почувствовать под собой ноги, почувствовать голову на плечах.

Эрих первым встретил мать. Из-за жары, как она говорила, и оттого, что в большом городе это не принято, она редко теперь надевала траурный креп; но иногда все-таки, хотя ее убеждали, что зной нынче исключительный, она покрывалась им. Малыш встретил ее словами:

— Карл мычит, как медведь.

В первую минуту она решила, что мальчик рассказывает ей об игре. Но так как Карл опровергал малыша, а тот на своем настаивал она насторожилась. Помогая в комнате Эриху готовить уроки, она сама услышала это. Карл был в кухне. Да, он стонал. Потом, видимо, заметил это и, чтобы замаскировать стон, откашлялся.

Она вышла к нему и спросила, что с ним. Он сказал, что у него саднит в горле. Через некоторое время стон повторился. Эрих улыбнулся ей.

— Видишь, опять.

Она отвлекла внимание малыша, сказав, что у Карла что-то там в горле. И только после ужина, позволив малышу еще немного поиграть перед сном около кровати, она заговорила на кухне со старшим сыном. Разговор затянулся, и малыш, игравший тихонько, как мышка, поломанным автомобилем, лег спать сегодня позже обычного. Разговаривавшие в кухне не замечали, как этот хрупкий ребенок, у которого теперь только изредка бывали припадки, время от времени переставал играть, подходил к открытой двери и прислушивался. В эту ночь он опять кричал, и так страшно, что мать взяла его к себе на матрац и целых полчаса возилась с ним, пока он заснул.

Карл, ее сын, сидел около нее за кухонным столом и в совершенно необъяснимом возбуждении нес дикую несуразицу. Пауль его друг, — она ведь знает его. Пауль объяснил ему, откуда все горе, и ее горе тоже. Он думает, что во всем виноваты богатые. Карл говорил сбивчиво, торопливо, приводил какие-то доказательства, повторялся, употреблял непривычно звучавшие в его устах выражения, вероятно, выражения Пауля, говорил ей, матери, о палке, у которой два конца, и о многом другом. Она сразу же различила, что исходит от сына и что — от того, от Пауля. Она, значит, правильно нащупала этого Пауля. Это был опасный человек. Лучше бы уж Карл увлекся девчонкой. Самые слова Карла она очень хорошо понимала. Она стиснула зубы, услышав их, она не хотела вспоминать о пережитых страшных днях. Услышь она их до ночи самоубийства, когда она, затравленная, носилась по городу, она бы бурно присоединилась к ним. В те дни, чтобы дать исход своему отчаянию, она не раз повторяла про себя, примерно, те же обвинения. Тогда она тоже готова была броситься с пылающим факелом на жилища этих бесчувственных, жестокосердых людей. До ужаса справедливые слова — и вчера, и сегодня, и во-веки веков. Как Пауль сумел увлечь ее Карла! Но он его не получит. Какое дело Паулю до ее бедности, это — ее личная беда, уж она как-нибудь сама выкарабкается. Она робко улыбалась Карлу. Она дрожала. Она шептала ему, раскрывая себя.

— И так говоришь ты, мой спаситель?

Он поцеловал ей руку и, удерживая ее руку в своей, поглощенный этим прикосновением, некоторое время молчал. Затем заговорил снова, но все время с таким чувством, точно он говорит не то, что нужно, точно мать права и в то же время — не права. Ее слова были хорошие, но они его все-таки не успокаивали. Что-то такое еще не досказывалось. Однако, ему стало легче. Исчезло ужасное ощущение чего-то постороннего вокруг него: только бы оно не вернулось. Все, что он говорил, звучало так неправдоподобно, что к концу они уже вместе смеялись.

— Да, — почти пела она, — мир достоин жалости, и люди злы, но где уж нашему брату, бедняку, довольному тем, что у него хотя бы крыша над головой есть, переделывать людей. Многие пытались это сделать. Нет. Скажем спасибо уж за то, что мы живем.

Он кивнул. Она сказала:

— Нехорошего друга выбрал себе мой старшенький. Довести тебя до такого состояния ни за что, ни про что! Ты не согласен разве?

Он со всем соглашался: она сидела рядом с ним.

И вот, свет погашен, каждый лежит у себя на постели. Со страхом и ненавистью она напряженно размышляет, как ей бороться с Паулем. Прогнать его она не в силах. Контролировать каждый шаг своего мальчика она не в состоянии. Но так продолжаться не может. Надо решить, куда пойдет Карл. Решение было одно — обучить Карла столярному ремеслу у дяди на фабрике. До чего тяжко ей было иметь дело с братом. Он вечно попрекал ее неудачным замужеством, прежним образом жизни. Нечто вроде чувства мести испытывал он оттого, что Карл стал разносчиком на рынке, о чем она ему, жалуясь, говорила. Но она этого не допустит. После всего, что она сегодня вечером услышала, — уж безусловно не допустит. Она сама тем или иным способом, может быть, сдачей комнат внаем, начнет зарабатывать. Но прежде всего — устроить Карла. Она ненавидела этого Пауля, который хотел отнять у нее ее мальчика.

Карл лежал с открытыми глазами. Теперь, вот теперь — он чувствовал себя предателем. Мать была заодно с теми.

Спустя несколько дней он как-то перед обедом шел к себе наверх (его хозяйка на рынке велела ему притти сегодня только после обеда). Перед ним быстро, легким шагом поднимались по лестнице две дамы. Обе были нарядно одеты, в светлых летних платьях и высоких ботинках, вся лестница благоухала духами. К удивлению Карла, дамы остановились у его дверей и позвонили. Он нерешительно приблизился.