Альфред Дёблин - Пощады нет

— В таком случае, и я не замужем.

Он коснулся ее руки, шепнув:

— Верно это?

Она отодвинулась:

— Так же верно, как и ваше заявление.

Он осторожно скосил на нее глаза: что она имеет в виду, эта хорошенькая пташка, не ослышался ли он? Кроша пирожное, она состроила насмешливую гримасу.

— Мне было бы очень интересно заглянуть в вас и узнать, о чем вы думаете. Итак, как звали ту, которая не выдержала совместной жизни с вами?

«Ее не трудно завоевать, это — спелый золотой плод, весь вопрос в том, как мы его сорвем. Если бы знать, как она предпочитает: демонический, или романтический стиль, или задушевность. Вам предоставляется выбор, сударыня». И старый грешник попробовал для начала чистосердечный тон. Он глотнул воздух и поглядел себе на пальцы. Она подумала: «Он взволнован, между прочим, он сегодня без обручального кольца, — очевидно, в честь меня». Он думал: «Не знаю, сколько еще мне смотреть на мои пальцы, как долго следует быть взволнованным, у меня на этот счет слабый опыт; кстати, надо полакировать ногти. — Он взглянул на ее ногти, покрывает ли она их лаком? Да, покрывает, — значит, надо мне и мои полакировать». Поймав его взгляд на своей руке, она подумала, что он хочет взять ее, и пододвинула руку ближе, чтобы облегчить ему исповедь. Он тихо начал рассказывать (он не догадался взять ее руку, лишь с нежностью изучал, рассказывая, каждый ее палец в отдельности). Это было интересное зрелище, что-то невинное было в том, как она держала свои пальцы, милый новичок, мне должно быть стыдно! Жена, действительно, сбежала от него, они очень рано поженились, он часто потом видел ее то с одним, то с другим, но он не сомневается, что в один прекрасный день она бросит всех этих глупцов. Если бы только жизнь не убегала так! Он чистосердечно взглянул на нее.

— Мы не разведены. К чему отрицать: порой у меня бывают приятельницы. В конце концов, ведь я не святой. Но я жду. Она, безусловно, вернется ко мне.

— Вы надеетесь?

— Я это знаю.

— Вы любите ее?

Он смиренно положил руку на мраморный столик:

— Она — мой рок. (Это у нас удачно вышло.)

Пирожное было съедено, Юлия вынула пудреницу и зеркальце и привела себя в порядок.

— Сударыня играет отступление?

— Дождь уменьшился. Отступление — смешное слово. От чего мне отступать?

— Я могу, следовательно, надеяться?

— На что?

— Увидеть вас.

— Конечно. Позвоните, я скажу вам, когда мы будем дома.

Она встала, опустила на лицо коротенькую вуалетку. Как очаровательно отражает удары эта маленькая женщина.

— Кое о чем, сударыня, мужчине неудобно говорить в присутствии мужчины.

— Иногда это неплохо.

Она чувствовала, что к ней возвращается способность шутить, разговаривать вызывающим тоном. Когда-то, в давно прошедшие времена, до Карла, это доставляло ей много удовольствия. Машина дожидалась ее, она предложила Хозе отвезти его, он поблагодарил и отказался.

— Это пустяки, — говорила она себе, сидя в машине и укрывая колени медвежьей шкурой, подаренной ей Карлом. В бокалах справа и слева стояли свежие цветы, стоило ей захлопнуть за собой дверцы автомобиля, и она была уже дома. Непонятно, где правда; а где — вымысел в том, что говорит этот человек. Отец считает его шутом гороховым. Это — вроде теплой, приятной ванны. Она закрыла глаза и посвистала. Не могу отрицать, что мне это доставляет удовольствие. Она снова посвистала, довольная, и сморщила нос.

Скорей, чем Карл ожидал, надвинулось это. Утром он простился с Юлией, сошел вниз и — что его побудило? — прежде чем сесть в машину, он взглянул наверх, на окна. Она стояла у открытого окна, в утреннем капоте, облокотившись обеими руками о подоконник, но вниз она отнюдь не смотрела. Глаза ее сузились до маленьких, мигающих щелок, ее красивый узкий рот был полуоткрыт, она легко улыбалась и думала о чем-то. Пучок солнечных лучей падал на ее рыжеватые волосы, отливающие золотом. Что это было? Одно только мгновенье он видел это выражение ее лица. Шофер открыл дверцу. Карл держал шляпу в руке, собираясь помахать Юлии. Но она не шевелилась. Он кивнул шоферу, сел, хлопнула дверца, машина тронулась.

Он размышлял. Удивительно. «Господин комендант, если вам не нравится, совершите необходимое и бейте». «И без меня обойдется». Я не знал у нее этой улыбки. Я никогда не видел Юлию такой. Как она укусила мне губу. Пленница в моей крепости. Она хочет вырваться на волю. Может быть, она уже вырвалась. А я — ради нее, ради нее я решился выплатить тетке чудовищную сумму, ради нее я взял на себя это страшное бремя, которое может задушить меня. Но тогда и она полетит со мной в пропасть.

Сдерживая подступающее бешенство, он закусил верхнюю губу. Надо было вернуться. Запретить ей так стоять. Какая бесстыдная поза. В моем доме. Моя жена. А за несколько минут до того она наливала мне кофе и подала мне перчатки. Нельзя было позволить ей стоять так.

Но автомобиль уже тормозил у ворот фабрики. Карл вышел, поднялся наверх, мрачный, сел за работу. Читая корреспонденции, диктуя, просматривая списки заработной платы, он — до смешного отчетливо — опять и опять видит перед собой: окно, солнечный луч, потерявшую стыд женщину. Ходишь по дому, указываешь на малейшую пылинку, а она стоит в такой позе у окна.

Когда секретарша с продиктованным текстом вышла из кабинета, он разрешил себе передохнуть. Подошел к окну. Да, так она стояла. Она не смотрела вниз, она смотрела перед собой. Он прошелся взад и вперед между стенным шкафом и креслом, и опять его потянуло к окну. Вот так это было, — ему доставляло какое-то удовлетворение принимать ее позу, — вот так она улыбалась, полуоткрыв рот. Что если кто-нибудь войдет? Удовлетворенный, вернулся он на свое место. Но что-то все время мешало ему. Бешенство ежесекундно готово было вспыхнуть. Что это — ревность? Ерунда. Это нарушение семейных устоев. Она нарушает мои устои, устои семьи, устои фабрики. Позор!

Но когда он просмотрел переписанные секретаршей письма, внеся кое-какие изменения, — патрон был сегодня необычайно хмур и рассеян, — он снова опустил голову. Я люблю? Я люблю Юлию? Он вынул из бумажника ее портрет. Этот нос, этот лоб, давай-ка посмотрим хорошенько, эти волосы, надо сравнить ее с другими женскими лицами, чтобы знать, люблю ли я ее. Он перелистал газету, нашел «страничку мод», — жалкие куклы! Он подошел к книжным полкам, но его снова властно потянуло к окну, и что-то опять заставило его постоять с минуту неподвижно в ее позе. Это опять успокоило его. Он стоял перед книжными полками, где была специальная техническая литература, журналы, а он искал Юлию-Джульетту, Ромео и Джульетту, нет, я не люблю, я не Ромео, чорт, она все-таки держит меня в руках!

И в полдень он неожиданно приехал домой. Юлия предложила ему легкий завтрак, на окне лежала раскрытая книга, — это было то самое окно, — персидские сказки. Он стал перелистывать. Она любит сказки? Она от души рассмеялась, она была веселей, чем всегда. На мгновенье, когда он смотрел на ее открытое, необычайно расцветшее лицо, в нем дрогнуло какое-то странное чувство: мог ли бы я полюбить ее? Неужели ее рот покорно раскрылся под губами другого мужчины? Боль, стыд, печаль нахлынули на него. Тихо простился он с ней.