Альфред Дёблин - Пощады нет

Майор закурил погасшую сигару. Ему не легко было сказать то, что он сказал, пальцы его, державшие спичку, дрожали, он повторил несколько раз: он надеется, что Карл правильно его понял. Чертовски трудную задачу взвалила на него его повелительница, да и этот Карл вовсе не так сговорчив. В кабинете стало тяжко дышать, возможно, оттого, что было очень натоплено. Затрещал телефон. Пока Карл разговаривал, стоя у бокового столика с адресной книгой, впорхнула секретарша с бумагами, которые надо было срочно подписать, кто-то постучал, секретарша подбежала к двери и там пошепталась с кем-то. Подавленность схлынула. Мастер, дожидавшийся у двери, попросил Карла пойти с ним на склад, посмотреть новый проект; майор отправился с Карлом вниз. И только на складе, пока Карл, отойдя с мастером в сторону, что-то высчитывал, майор, с удрученным видом стряхивавший пылинки со своего сюртука, почувствовал некоторое облегчение. В кабинете майор уж снова был в своей тарелке и развернул перед Карлом радужный план. Он надеется помочь Карлу заполнить эти проклятые пустующие цеха.

— Мне пришла в голову одна мыслишка. Как это я раньше об этом не подумал, вот уж в самом деле: у старого коняги закостенели ноги. Склероз, — ничего не попишешь. Так вот в чем дело. В настоящее время правительство разрабатывает проект общественных работ. Проект еще не закончен, но я в курсе дела. Я получаю сведения раньше, чем ваш союз, ха-ха-ха! Деревообделочной промышленности тоже кое-что перепадет, наряду со строительством дорог, речными работами и прочим.

И майор пообещал переговорить со своим приятелем и еще кое с кем в министерстве труда.

— Действительно, обидно, когда такое оборудование, как у вас, бездействует. Это даже прямой убыток государству. Но, конечно, без связей ничего не поделаешь.

Итак, он предлагал Карлу компенсацию. Карл не шелохнулся. Майор пытается сгладить впечатление, но он теряет всякий стыд.

Перед Карлом, точно молния, блеснуло: вот что значит малоопытность, какие иллюзии связаны были у нас с военным мундиром! Карл был настолько ошеломлен, что ничего другого не мог придумать, как достать из шкафчика бутылку коньяку и пропустить со своим гостем несколько рюмочек. Майор сказал:

— Ваше здоровье! Приходится, к сожалению, страховаться на всякий случай. Надо быть готовым ко всему.

Тебе хорошо говорить, старый мошенник. Коньяк согревает. Весь ваш род — ловкачи. Смотрите, как бы на вас огненный дождь не обрушился. Чтобы закончить это свиданье, Карл обещал подумать, майор был ужасно рад: слава тебе, господи, наконец, все сказано, до чего это было трудно, он предпочел бы откусить себе язык, чем повторить это. Он обрадованно пожал Карлу руку, он сейчас же заглянет в министерство, поразнюхает, как там котируются наши акции.

— Мне бы очень хотелось быть вам полезным. Ведь мы с вами заодно.

Только не торопиться, никаких поспешных действий. — думал Карл, стоя один перед пустыми рюмками. Гудел спускавшийся с гостем лифт. Он хочет использовать меня для спекуляций, задабривает обещаниями. И Карл сел, думая: все это гнусно, гнусно. Чего ждать от Юлии, если такие вещи возможны? Жена майора происходит из рода владельцев замка в нашей деревне, — думал Карл. — Это наши идолы, это воплощенье Галлереи побед и королевского дворца, всего величия государства, на которое опираюсь и я, которое меня поддерживает, за которое я отдал все свои силы, и все это оказывается насквозь прогнившим. Внезапно открывается дверь из этого мира, и посланец оттуда спрашивает меня с поклоном, не сплавлю ли я его ценности за границу.

Карл поднялся, прошелся несколько раз по ковру. И вдруг громко прыснул со смеху. О, как ты влип, Карл! А ведь это была моя опора в борьбе с Юлией, моя линия отступления. О, как ты влопался, как здорово влип!

Он твердо ступал по ковру. Но разве чувствуешь под собой ноги, когда колеблется почва? Разве чувствуешь дверную ручку, когда колеблются законы? Разве чувствуешь свои колени, когда… — и он прислонился спиной к двери, от губ отлила кровь. Он задыхался. Огненный дождь! Гром и молния!

Он сидел у стола, подперев голову руками. — Далеко мы с тобой зашли, милый Карл, пожалуй, можно бы уже прекратить игру, будь она проклята!

Иногда он уже на лестнице слышал смех Юлии и детей. Обычно это доставляло ему удовольствие, сегодня же ему это было неприятно. Из всех родных Юлия больше всего дружила с матерью Kapла. Жизнерадостная, подвижная женщина не могла нарадоваться на свою «дочурку».

Вы справили уже первое десятилетие своей свадьбы, — сказала она однажды, — а все еще молоды и влюблены, не желаете ни с кем знаться и закрываете свои двери. Слава богу, что вы начинаете жить по-иному, особенно ты, Карл. Ты даже и меня больше знать не хочешь.

И обнимая Юлию, свою дочурку, она заглядывала ей в глаза. Карла это кольнуло, но ему ничего не оставалось, как кивнуть и улыбнуться.

Ничего особенного не случилось, но, как вскоре что-то все-таки произошло. Когда Карл и Юлия сидели порой вечером у себя, мирно болтая о всякой всячине, казалось, что кругом разлит нерушимый мир; он встал, целовал ей кончики пальцев, она задумчиво смотрела ему вслед; он сегодня придет ко мне, что за странный человек, чему только я ни научилась за время нашей совместной жизни, но кто сказал, что он всегда должен повелевать? В первое время замужества мне было сладостно и смешно отдаваться во власть чьей-то силы, позволять возиться с собой, как с грудным младенцем, как говорила мама, а теперь я не хочу этого больше, почему ему не брать меня такой, какая я есть? А какая я в сущности? Будь я работницей, я бы скорей могла это определить — я была бы свободна.

Она лежала в объятиях этого сильного человека, и тут начинался хаос: меня обнимает мой муж, это Карл, и меня обнимает мужчина, которого я не знаю. Мы еще не поженились. Хочет ли он, чтобы мы были мужем и женой? Нет, кажется, ему это совсем не нужно, ему нужно вести свою овечку на веревочке. А может быть, мы должны прожить еще десять лет прежде, чем он женится на мне?

И она стала избегать ночных встреч, они слишком волновали ее, вызывали слишком много горечи, она боролась с ним и с собой, она снова укусила ему губу, она знала, несмотря на темноту, — теперь он улыбается. Он гладил ей шею, все было напрасно, она упорствовала, а если он все-таки брал ее, она плакала, чувствуя себя обесчещенной, униженной, что он с ней делает! И он не в состоянии был проникнуть в тайну этого мокрого от слез лица, которое отворачивалось от него.

Он держал в своих объятиях ее — свою жену, свою собственность, венец своей жизни, но это уже не было то чудесное существо, которое дано было ему для обожания, не золотое облако, спустившееся к нему с неба, это была только дрожащая Юлия. Та самая Юлия, которая стояла у окна, которая дразнила его, издевалась над ним, — он должен удержать ее, она ускользает от него! Он хотел вызвать к жизни прежнюю мечту, он держал Юлию в объятиях, прижимался губами к ее губам, но она отворачивала лицо — мечта ускользала. Уйдя к себе в комнату, он неподвижно лежал на спине, с улицы доносился шум автомобилей. Жизнь шла своим чередом, несмотря на кризис. Но что-то все-таки изменилось.