Альфред Дёблин - Пощады нет

— Куда вы?

— У меня еще куча дел.

— Останьтесь.

— Нет.

— Тогда скажите, где я увижу вас завтра?

— Не знаю, не знаю.

— Не уходите.

Она оперлась кулаком о стол.

— Неужели вы думаете, что мне интересно слушать эти постылые семейные истории?

— Я говорил первое, что пришло в голову.

Она ушла. Он схватил пальто и шляпу, положил на стол деньги и побежал за ней. Очень скоро он нагнал ее. Она сердито замотала головой, увидев его рядом с собой. Он не уходил. Тогда она подошла к ближайшей витрине:

— Надеюсь, вы немедленно оставите меня в покое? — сказала она и молча двинулась дальше.

В уличной сутолоке он шел рядом с ней. Непостижимая охота, непостижимый день, и это я — Карл? Что делаю я здесь? Она остановилась перед подъездом большого дома, с усилием открыла тяжелую парадную дверь. В одно мгновенье Карл оказался рядом. В полумраке широкого вестибюля она шепнула:

— Я здесь живу. Уходите.

— Сейчас уйду. Только не говорите со мной так.

— Что вам нужно?

— Чтобы вы не бегали от меня.

— Наденьте шляпу. Вы с ума сошли.

— Ну вот. Это уже лучше.

— Теперь вы разрешите мне уйти?

— Да. Только дайте мне руку.

Это, стало быть, была рука, мягкая рука, девушка ему протянула руку. Он схватил ее обеими руками, от нее исходила радость, покой. Девушка — она с изумлением почувствовала это — вздрогнула от искры, пробежавшей по ней. И с тем же безотчетным удивлением она почувствовала, как его руки обхватывают ее, портфель упал. Что с ней? Кто ее обнимает? И она это сносит? Он мог бы меня целовать, как гусыню, и изнасиловать, как уличную девку. Но он лишь гладил ее меховой воротник. Она подняла руки и разомкнула его объятия, вырвалась на волю. Подняла свой портфель. Он улыбался, сузив глаза (в какой тупик загнала меня Юлия, о, если бы я мог задушить ее!).

— Теперь вы меня ударите.

Она стояла уже у самой лестницы. Он плохо видел ее. Из глубины полутемного вестибюля донесся ее голос:

— Нет, жалкий вы человек. Вы сами себя ударите.

И пустилась вверх по лестнице. Он поправил шляпу, потянул к себе дверь, и улыбка застыла у него на губах. Надо работать, чтобы застраховать себя от таких глупостей. Я просто опускаюсь.

В этот час фрау Юлия сидела в прекрасной новой квартире своего друга Хозе и переживала горчайшие минуты. Ей давно уже было ясно, что придет день, когда Хозе предъявит счет за свои «старания». Отказаться от него она не могла. Ей нужно было отвести душу, она искала человека, который бы принимал ее, как она есть, как Юлию; она могла бы, конечно, сменить для этой цели Хозе на кого-нибудь другого. Но какие преимущества сулил другой? Опять начинать сызнова все эти разговоры; опять проходить через все эти неприятные минуты. Так случилось, что она предпочла Хозе, и он проявил себя лучше, чем это входило в его планы.

В этот день Юлия, плача, в первый раз позволила ему страстно, просто упоенно целовать себя. Как часто она донимала его расспросами о его возлюбленных! Она не сомневалась, что их у него целая пачка. Ей было безразлично. Как часто, приезжая к нему на чай, она, едва Хозе отпирал дверь, говорила ему в передней:

— Рапортую о своем прибытии. Сегодня мое дежурство.

Теперь ей все было безразлично. И, может быть, даже лучше, что он бабник, большего она и не хотела. И он поднял ее на руки, понес в свою спальню, она плакала, не переставая; весь дрожа, он раздел ее, — какая чудесная нежная пташка залетела в его клетку! Она с ужасом сносила его ласки и быстро уснула, он боялся нарушить ее покой. Был поздний вечер, когда она вышла из спальни в кабинет. Она не потешалась над великолепным оборудованием его спальни предметами женского туалета, она все это раньше знала, она целовала его горячо и долго, он был растерян и спрашивал себя, где его чувство. Страсть снова вспыхнула в нем. Она сказала:

— Поздно. Ты не любишь меня, Хозе, а я тебя люблю.

Карл нажал кнопку ночной лампочки, лифт был к его услугам, но он прошел мимо и шаг за шагом стал подниматься по лестнице.

На каждой площадке он останавливался. Каким холодом веяло на него оттуда — сверху. Только что окончилось утомительное политическое заседание, днем был эпизод с темноволосой девушкой. Наверху спала в своей комнате, напротив детской, его жена, Юлия, напротив Юлии — спали дети, его дети. Его жена, Юлия, разбившая ему семью. Он не смог помешать ей сделать это.

Он поднялся наверх. Раб опускает голову, подставляет шею под ярмо. Он достал связку ключей, медленно стал перебирать их. Разыскал ключ от входной двери, долго разглядывал его. Свет на лестнице погас. Мальчиком, приходя поздно домой, я тоже так стоял перед дверью, с ключом в руках, мать ударила меня, я никогда ей этого не забуду, а теперь я опять стою, с ключом в руках, перед своей дверью, и я этого не забуду, сто лет проживу и не забуду. Внизу кто-то отпер дверь. Он быстро вставил в замок ключ, вошел, крадучись, тихо притянул за собой дверь. Он у себя, в своем доме. Полная тишина. Все спят. Вошел хозяин дома, столп, создатель этого творения. Он осторожно приоткрыл дверь в столовую. Ни пальто, ни шляпы он не снял. Комнаты дышали домашним уютом и теплом. Он опустился в глубокое кожаное кресло, стоявшее около двери. Кто изгнал меня отсюда?

Кто-то поднимался по лестнице, раздумчиво ступая со ступеньки на ступеньку. Это была Юлия. Если бы я не боялась, что кто-нибудь выйдет, я села бы на ступеньку. И она села. Не надо еще наверх, прошу, прошу, не надо. Она глубоко вобрала в себя воздух. Он, наверное, дома. О, если бы его там не было. Мои дети, любимые мои дети, почему они от него? Он командует ими. Что он со мной сделал? Что стало со мной, дурная, скверная женщина. Она думала о Хозе и плакала. Он меня довел до этого. Палач. Палач. Его мать тоже не любит его.

Он сидел в кожаном кресле, глубоко задумавшись. Вдруг кто-то очень тихо отпер дверь, он вздрогнул, — что это, — воры? Он согнулся в кресле так, что головы из-под края кресла не было видно, вытащил из кармана револьвер. Дверь из столовой в переднюю была широко раскрыта, ему видно было большое стенное зеркало, висевшее наискосок от него. В передней кто-то включил свет. Она! Сказать, что она шла, нельзя было. Она втаскивала себя в дом, он видел в зеркале ее усталую поступь, ее горестно потемневшее лицо под шляпой. Выходя из передней, она погасила свет. Она вышла в столовую, — он не шевелился, револьвер он все еще держал наготове — прошла в другой конец комнаты, села, должно быть, у стола. Он был с ней в одной комнате. Она тихонько всхлипывала — что он сделал со мной, разбойник!

Потом он слышал, как она встала. Прошла несколько шагов по ковру, нажала ручку двери, ведущей в коридор…

На следующий день ему позвонили на фабрику: барыня ждет его к обеду. Чрезвычайно странный звонок! Но когда он приехал, ее не было дома, она прибежала впопыхах, когда уже вставали из-за стола, и сейчас же уединилась с Карлом. Он видел в ее лице вчерашнюю печаль, но сегодня к печали примешивался холод принятого решения. Ни Карл, ни Юлия не сели. Юлия была у врача, она чувствовала себя сегодня очень плохо, врач прописал ей южный климат и известные горячие источники. Она сегодня же едет. Она показала ему билет. Он спросил, серьезна ли болезнь; он не знал, что сказать, и, чтобы отвести удар и сделать ей приятное, — теперь он должен был сделать ей приятное — он позвонил при ней врачу, и тот все подтвердил. У каждого из них — у него и у Юлии были личные текущие счета в банке, деньгами она была обеспечена. Попрощавшись с детьми, не сказав ни слова о том, надолго ли она едет, она вместе с Карлом отправилась на вокзал. Тянулся мучительно натянутый разговор. На вокзал прибыли слишком рано; скрывшись на несколько минут вслед за носильщиком, в купе, Юлия вышла на перрон с покрасневшими глазами.