Альфред Дёблин - Пощады нет

Его потянуло домой. Он был встревожен своим открытием. Эрих, взяв его под руку, проводил до двери.

— Ты сердит на маму? Она хотела зайти к тебе.

Карл торопился. Он взял такси, точно надо было немедленно наверстать что-то. Как противно бранились эти люди у Эриха. В ужасном волнении ходил Карл по своим тихим, просторным комнатам: я виноват, я виноват, я не думал о детях. Как мог я родить их на свет, как мог я, с моей опустошенностью, создавать семью.

Он сидел на своем обычном месте в «уголке» столовой и мучительно, точно передвигая какие-то тяжести, думал: как равнодушен я был ко всему, чем были для меня женщины, дети, чем были для меня люди, я знал лишь покупателей и продавцов, и с этим жизнеощущением я родил с ней своих детей. Горбун и все эти злые рожи правы, — ничего не поделаешь. Он прижал подбородок К груди. С ней меня совокупили, у нее были деньги, она была из аристократической семьи, мне с таким же успехом могли подсунуть другую, а теперь есть двое детей, что будет дальше?

Рука его машинально, привычным движением коснулась рычажка радиоприемника, точно издалека зазвучала танцовальная музыка, чужой красивый мир, Юлии нет, вся вина ложится на него, Карла. И к немалому изумлению детей и фрейлейн, он с раннего утра уже был в детской, расспрашивал о том, о сем, в нем чувствовалась какая-то растерянность, дети не могли понять, чего хочет отец, и фрейлейн тоже недоумевала. Как только дети его увидели, они стали спрашивать о матери. И его мысли вновь возвратились к Юлии. До чего это ужасно — он никак не может подойти к своим детям. Надо раньше привести в ясность отношения с Юлией. Без нее ему не справиться с воспитанием детей. Но как же он это сделает? Все погибло для детей и для меня. Не может, ничего не может уже быть. Жизнь моя кончена, мне нечего больше ждать, что исковеркано, то исковеркано, но дети! Не могут же дети отвечать за грехи отцов.

Мыслей больше не было. Он скрежетал зубами.

Ночью, когда ом лежал в постели, что-то коснулось его во сне. Бывает, что смерть вырывает человека из жизни уже в раннем детстве, другие умирают в расцвете своей деятельности, третьим суждено все вынести, и, как бы они ни берегли себя, им, в конце концов, приходится оплатить счет полностью, они даже согласны платить. В ушах у них звучит вопрос, их непривычный к речи язык что-то лепечет… Глубочайший светлый, теплым покоя снизошел во сне на Карла. Однако, когда он поплелся утром на фабрику, все началось с начала. Какое-то чувство, нет, уже больше чем чувство, физическая тоска, видение, родившееся в мозгу человека, осязаемо отделилось от его внутреннего мира, оно жило уже в Карле наяву, ему казалось даже, что оно следует за ним по пятам. Он шел по улице и оглядывался: кто это, к кому он тянется с такой тоской? Но никого вокруг не было. Приближаясь к красному фабричному зданию. он думал: «Как странно, сон вплетается в мою явь. — Его поразила осенившая его мысль. — Это не нервы, я стою на перепутье».

Время отсутствия Юлии измерялось уже не неделями, а месяцами. Они обменялись несколькими формальными письмами, мать Юлии уехала на юг к морю. Юлия отправилась туда же.

— Она очень окрепла, — писала она Карлу. Но больше ни о чем ни слова.

Хозе приехал к Юлии в тихую, заснеженную местность, где она теперь жила. Сани с бубенцами привезли его на гору, на террасе он осмотрелся: там не было никого, кроме одинокой женской фигуры, двинувшейся к нему навстречу. Но это, конечно, не Юлия.

Дама, которая шла навстречу Хозе, была в тяжелом темносинем, с желтыми и красными арабесками, платке, какие носили местные крестьянки; надетый на голову платок этот спускался до самых колен. Загоревшая и свежая женщина взглянула на оторопелого гостя и протянула ему руку. Да, это была Юлия, Юлия, встретившая его без волнения и с улыбкой. Сбитый с толку, он поцеловал ей пальцы. Она сказала, точно они вчера только расстались, уговорившись совершить прогулку на лыжах.

— Ну, и погодку же ты выбрал, Хозе!

Он ответил, идя рядом:

— Да, я просто поражен. Сюда попадаешь, словно в другой мир. Там у нас грязь и слякоть.

— Поживи здесь, и ты в этом убедишься. Ты хорошо спал в поезде?

— Сносно, Юлия. Я вообще не блестяще переношу поездки.

Швейцар распахнул перед ними двери, директор отеля низко поклонился, Юлия представила Хозе, улыбнулась из-под своего огромного платка, в котором совершенно утопала ее хрупкая фигурка.

— Итак, господин атташе сейчас отправится спать. Мы увидимся за столом, не правда ли?

Он молча поклонился. Она кивнула ему и директору и, легко ступая, вышла на террасу. Записывая свое имя в отельный журнал, он видел, как она прогуливалась в своем синем платке взад и вперед.

Ничего не понимая, стоял он у стола в удобной теплой комнате, куда привел его номерной. Что произошло? Вчера он не позвонил Юлии, как обычно, он никак не мог этого сделать, но он послал длинную телеграмму, она, наверное, ее получила, — она ждала его, как было условлено. У нее был прекрасный вид, совершенно несвойственный ей, очень здоровый. Задел он ее чем-нибудь? Чем? До позавчерашнего дня все было хорошо. Она тепло спела по телефону маленькую крестьянскую песенку, он в восторге придвинул к аппарату кресло, он никогда не слыхал, как она поет. И вдруг…

Он и часу не выдержал в своей комнате. Переодевшись в спортивный костюм, он бросился вниз, пусть Юлия говорит, что хочет. Вот она; она сидит одна в маленькой зале около лестницы, с книгой на коленях. Он подошел к ее столику, сел напротив нее, она следила за каждым его движением.

— Я сижу здесь и оберегаю твой сон, Хозе. Ты чувствовал это?

Наконец-то! Плечи у него расправились. Он неуверенно протянул к ней под столом руку, она заметила это и слегка погладила ее.

— Но мои старанья, видимо, не очень-то по могли.

Это была она, Юлия!

После обеда они поехали на санях вниз, почти к самому вокзалу, и отправились в лес. Снег, снег, снег. Она сказала предостерегающе:

— Мы далеко не пойдем, здесь рано темнеет, несколько дней назад здесь заблудилась девушка из нашего отеля. Когда в семь часов вечера ее хватились и оказалось, что она еще не возвращалась, за ней снарядили людей с фонарями, словно для спасения погибающих в шахте; ее принесли совсем замерзшую, она до сих пор еще лежит.

Хозе сообщил ей, что хлопочет о переводе в другой город, нарочито провоцируя трения с патроном. Юлия перебила его:

— Что у Карла, Хозе?

— Я вижу, ты и здесь не читаешь газет, Юлия. Карл с головой ушел в дела, но, видимо, ему не везет. Он потерял свой пост в союзе, там хотят отмежеваться от него.

Они шли рука об руку. Юлия остановилась.

— Боже мой!

— Ты огорчена?

— Это для него тяжелый удар. Он очень любит эту работу. Что он делает теперь?