Альфред Дёблин - Пощады нет

— Занят своей фабрикой.

— А дети? Я ужасно по ним тоскую. Мне стоит больших усилий оставаться здесь. Каждый вечер я ловлю себя на том, что беру в руки железнодорожное расписание и говорю себе: завтра я поеду к ним. Я долго не выдержу этого.

— Так поедем.

— Нет смысла, Хозе. Пребывание здесь действует на меня хорошо. Ты извини меня, но мне будет очень тяжело с ними расстаться, а это все-таки должно произойти. Скажи мне это, Хозе!

В первый раз он обнял ее, она не отнимала головы от его груди, лицо у нее было в слезах:

— Прости, Хозе, мне ужасно тяжело. Я тебе так благодарна, что ты помог мне выбраться сюда, дома я не могла бы осилить всего этого. Но вот, дети, дети! Они там одни в этом большом доме, и он распоряжается ими. Я надеялась, что вдали от него я буду лучше о нем думать, но не могу. Он шпионит за мной. Сюда приезжал недавно его брат, аптекарь. Он жил где-то в другом месте, я узнала его, этого толстяка. Какие они мелкие люди, Отец смеется над ним.

— Бог с ним, Юлия. Пойдем. Покажи мне твой лес.

— Дети, милые мои дети, я не могу их ему оставить. Как они его боятся, как они уже теперь его ненавидят! Я‑то могу уехать, а бедные малютки сидят там. Что нам делать, Хозе?

Они бесшумно двигались по снегу, вдыхая воздух неизъяснимой свежести, с ветвей слетала белая пыль и садилась на них.

— Надо подумать, Юлия.

Юлия уже знала через Хозе о слухах, вертевшихся вокруг Карла. Чудесная весна на юге у моря, — мать тоже приехала сюда, — не показалась ей слишком длинной. Страданье, вызванное неудачным браком, лишь медленно прорывалось, ей нужно было наново внутренне сжиться со всем, и с Хозе тоже, сжечь все мосты, связывающие ее с прошлым, и, пожалуй, вместе со всем отказаться и от Хозе, но это было сверх ее сил. В конце концов, новая жизнь вырастает из старой, не могу же я, которая шла по неправильному пути, переродиться. Карл писал, что необходимо несколько сократить расходы, между прочим, и по дому, спрашивал, долго ли еще должно продлиться ее лечение.

Вернувшись в столицу, она поселилась, не давая знать о себе Карлу, у родителей, в своей девичьей комнате. Вид родного города причинял ей жестокую боль. Она сказала Хозе, что пробудет здесь только несколько дней, пока устроит все дела, и, если он хочет и может, она не возражает против того, чтобы они уехали затем вместе. Хозе не был готов к такому внезапному решению, но можно было взять отпуск. Жаль было холостяцкой квартиры, там он познакомился с Юлией, но теперь она у него не бывала, это связано было для нее с тяжелыми воспоминаниями.

Как-то утром она позвонила Карлу на фабрику. На его вопрос, где она находится, она сказала — у него, дома. Да, она пришла туда, поздоровалась с прислугой, дети были в школе. Она принесла им подарки. Дети были вне себя от радости.

В обед пришел Карл, они пожали друг другу руки, горничная доложила, что к столу подано, все уселись. Карл ждал, когда сядет Юлия; после короткого колебания она села на свое обычное место, принадлежавшее ей больше десяти лет. Карл, явно взволнованный, — он едва говорил, — почувствовал облегчение. Юлия рассказывала детям много смешного, потом детей отослали с фрейлейн в детскую. Карл и Юлия перешли в «уютный уголок», где был сервирован кофе. Когда горничная вышла, Юлия сказала, что она чувствует себя еще не вполне окрепшей душевно (Карл подумал: а я‑то здоров душевно!), поэтому ей не хотелось бы в данный момент вступать в длинные объяснения. У нее нет пока ясного представления, как сложится будущее. Карл, выведенный из равновесия ее присутствием, оскорбленный ее холодностью, ответил, что рад видеть ее, по крайней мере, внешне поправившейся, ему жаль, что он вынужден был просить ее экономить средства, но плохие времена и его не пощадили.

Она улыбнулась своему рабовладельцу (он снизошел, он удостоил ее словом о своих священных делах); мама показывала ей этот грязный листок с пасквилем на него, теперь люди в каком-то странном тоне говорят друг о друге.

Сохраняя выдержку, он ответил (какая она злая, она нисколько не переменилась, она стала еще хуже!):

— Я полагаю, что все образуется.

— Мне хотелось бы (он не думает о том, что я «образуюсь» независимо от него) сегодня еще навестить твою маму.

— Спасибо.

— А затем я хочу успеть до того, как дети пойдут спать, поиграть с ними. Ведь они свободны после обеда?

— Фрейлейн на этот счет лучше осведомлена. Я велю позвать ее.

Он позвонил, горничная позвала фрейлейн; Юлия долго расспрашивала ее о детях. Когда фрейлейн ушла, Карл допил свой кофе, Юлия спросила:

— Ты доволен ею?

— У меня создалось прекрасное впечатление о ней.

Он встал, посмотрел на часы, весь ледяной (он боялся лишиться чувств от сковавшего его холода), не глядя на Юлию, протянул ей руку, взял в передней шляпу и пальто и вышел.

«Идиотская комедия, — думал он, сбегая вниз по лестнице, — скорее бы все кончилось». Он спокойно работал в своем кабинете, внутренне сжимаясь порой от мысли: «И для этого я столько выстрадал!»

Встреча Юлии с матерью Карла была очень короткой. Юлия поехала к ней без всякого дела. Просто мать Карла была одно время единственным человеком, кто как будто понимал ее состояние. «Мне не хотелось бы, — думала Юлия, — чтобы у нее сложилось обо мне плохое мнение». Мать приняла ее внимательно, говорили о клетке для птиц; Юлия осведомилась об Эрихе; мать спросила, окрепла ли Юлия, времена ныне тяжелые, для Карла теперь далеко не лишней будет поддержка близкого человека. У Юлии не хватило мужества перед этими серьезными женскими глазами открыто говорить о своих намерениях, — это та женщина, которая держала Карла за шиворот, — и она сказала: — Ну что ж, она теперь здесь.

— И я надеюсь, Юлия, что два взрослых человека, имеющие детей, найдут возможность сговориться друг с другом. Ужасные времена мы переживаем. Надо сделать все, чтобы удержаться на поверхности.

Так плохо, значит, обстоит с ним дело, а он звуком мне не обмолвился, пока не прижало его к стене, а теперь и меня хотят пустить в ход неизвестно для чего.

Юлия молча кивала на слова старухи, она хотела поскорей уйти, чтобы, не теряя времени, заняться детьми.

— Да, Юлия, детям это тоже нужно.

«Нужно, нужно, а мне ничего не нужно, а, людоеды?»

Она поехала сначала к своей матери, а затем — домой, к детям.

Когда Карл, вернувшись в обычный час домой, удрученный предстоящим разговором, позвонил (он намеренно не отпер своим ключом, он хотел таким образом предупредить Юлию о своем приходе), ему отперла горничная; закрыв за ним дверь, девушка вопросительно на него посмотрела: барыня придет позже? Этого он не знает. Он ответил таким ледяным тоном, что горничная больше не расспрашивала. Он вошел в столовую, стол был накрыт, он посмотрел на часы, позвонил и распорядился привести детей. Горничная растерялась: