Альфред Дёблин - Пощады нет

Быстрей, чем Карл ожидал, грянул контрудар майора. А Карл полагал, что майор уже прикончен. Началось с пустяков. Прежде всего, перепуганный доверенный сообщил Карлу, что циркулируют слухи о неплатежеспособности их фирмы. Доверенный слышал это от конкурента Карла, правда, теперь каждый распускает такие слухи о своих конкурентах. Затем на письменном столе у Карла оказался однажды какой-то заносчивый бульварный журнальчик с дурацким рассказом об одной курьезной мошеннической проделке. Назывался рассказ «Кто кого обжуливает?» Это была история с майором, изображенная в виде картинки нравов из жизни высшего общества. Партнером «богатого купца» был вымышленный «молодой флотский лейтенант».

Карлу захотелось поделиться с кем-нибудь этой историей. Он вызвал к себе на фабрику брата. Дал ему прочитать рассказ. Затем пояснил ему смысл этого пасквиля. Толстяку о многом приходилось слышать впервые. Доподлинно уж, в этих аристократических кварталах, где живут богачи, пахнет совсем иначе, чем там, где он работает. Что это? Почему так равнодушно говорит об этом его брат? Ведь это форменное жульничество. Касайся это кого-нибудь другого, Карл назвал бы это подлостью. Толстяк был ошеломлен. Карл потешался над ним:

— Ты сидишь, друг, у себя в аптеке и мирно, и скромно продаешь там людям свои пилюли. Ты думаешь, деньги на дереве растут? Ты думаешь, мы живем в райских кущах? У нас здесь довольно-таки поганая дыра. Почему не признать этого?

— А ты учел… — Эрих запнулся, он никогда не представлял себе Карла в тисках денежных затруднений, да и потом — все эти люди, хватающие друг друга за глотку! — Ты учел, что это опасные люди?

— Я им заранее зажал рот, они ничего не могут сделать, иначе они не выступали бы с такими наивными вещами. Если хотят предпринять что-нибудь серьезное, — но на это они не решатся, — то пусть подают в суд, а там так легко не отвертишься.

Эрих был поражен.

— До чего же вы злы все.

Это порадовало Карла.

— Майор попался мне в плохую минуту, ему не повезло, но он от этого не издохнет, я подбросил ему здоровый кусище. А газетным писакам я заткну рот несколькими бутербродами.

— А с тобой, Карл, что с тобой будет?

— Честно говоря, не знаю. Я рассчитываю на то, что и другим не легче. Не сомневаюсь, что я не слабей и не наивней моих конкурентов.

Карл встал и энергично зашагал по кабинету.

— Это хорошо, Эрих, что тебе пришлось заглянуть в нашу жизнь, ты видишь, что у нас тут творится. Каждый мчится во весь опор, а отстающий достается на растерзание собакам. Если бы ты видел, что делается в банках. Они непоколебимы и неприступны, поскольку они еще дышат. Они рады бы обречь нас на голод, держа нас на расстоянии пушечного выстрела. Возможно, что им это удастся. Пусть продолжают в том же духе. Охотники за дивидендами.

— Боже ты мой! Мне и не снилось что-либо подобное.

— Главное — не терять спокойствия, парень, никаких недоразумений. Лавочка еще в ходу, слышишь — стучит еще! Мы сократим наши расходы. Юлии придется прекратить разъезды по курортам. Для таких развлечений у меня сейчас денег нет. Если ей хочется разыгрывать семейную трагедию, пусть делает это на собственный счет. Мы получили новые заказы, если внутренний рынок окажется плох, надо будет устремиться на внешний, надо основательно снизить заработную плату, захотят этого рабочие или не захотят.

Эрих не слушал; держа в руке журнальчик с пасквилем на Карла, он шептал:

— Какая низость!

Карл, энергично шагая, коротко рассмеялся:

— Они правы. Идет война. Победит тот, у кого нервы крепче.

Но у противников Карла было несколько сильных козырей. Слухи о деловых затруднениях, испытываемых Карлом, и о каких-то его темных манипуляциях были уже сами по себе очень неприятны. А вдобавок еще шли упорные разговоры об его делах за границей. Ему действительно удалось заключить несколько более или менее крупных сделок на внешнем рынке. Снижение заработной платы, проведенное им для облегчения этих сделок, вызвало в рабочей прессе страшный шум; он крепко держал в руках вдосталь нахлебавшихся горя рабочих, и конкуренты Карла рассчитывали поживиться за счет проводимой им политики.

А слухи о заграничном филиале, который он якобы открыл? Как с ними? Разве не означает это подготовку бегства за границу — передавали из уст в уста служащие Карла, которые непрочь были насолить своему крутому нравом патрону; а те заказы на изготовление крупных установок, которые Карл сделал одному машиностроительному заводу? А постоянные совещания с инженерами-механиками насчет всяких планов, а то, что Карл распорядился даже на фабрике разобрать некоторые машины?..

Поздний вечер. Столовая, библиотека, лаборатория Эриха наполняются людьми. Гости забираются и в спальню.

Эрих суетился, он готовил чай и нечто вроде пунша. Он был оживлен. Пришел Карл, и между ними протянулась какая-то новая нить. Стоя под лампой, посреди столовой, Карл слушал разговоры вокруг себя. Ему чудилось в этих речах что-то знакомое, но давным-давно отзвучавшее. Курилка, оказывается, жив, жив, не умер. Он прислушался. Люди были незнакомые и, как ему говорили, подозрительные. Приятное ощущение: точно промерзшее лицо погружаешь в теплый пар. Надежды и желания маленьких людей! Может быть, они завидовали ему, Карлу, хотели бы занять его место, презирали, ненавидели его. Он впервые слышал эти речи на рынках, на тесных улицах бедноты. Как давно это было, словно отдаленный колокольный звон звучит это все у него в ушах, рынки давно снесены, застроены, там еще был ночлежный дом, перед которым он часами простаивал.

У Эриха собиралось пестрое общество. В группе рабочих ругали рабочую партию и профессиональные союзы за косность и лень. Когда кто-то сказал, что нужно любой ценой хранить сомкнутость рядов, седой рабочий пристально взглянул на говорившего:

— Сомкнутость рядов? Вот это я люблю. Нас достаточно времени кормили этой «сомкнутостью». Ты сколько кило прибавил на этой кормежке, коллега?

Карл пожал плечами, вздохнул: безнадежная болтовня, в сущности, жалкие людишки. В другом углу беседа вертелась вокруг вопросов воспитания. Кто-то обронил слово «детский ад».

Был обследован ряд детских интернатов, обнаружены ужасные условия, произвол садистов-учителей. (Я проходил когда-то мимо дома, в котором жили в постоянной распре две семьи с кучей детей, в одной из этих семей мать ударила своего ребенка ногой в живот.)

Тему «семья» упорно поддерживал, сидя у самого радиатора, толстяк-Эрих, хозяин дома, ибо ему хотелось многое, многое узнать. После разговора с Карлом вопрос о семье стал великим вопросом для Эриха.

Ни на минуту не покинул угла, где спорили о воспитании, ласковый, уже немолодой горбун, по профессии художник. Держась большими пальцами за лацканы пиджака, он говорил, что он, лично, считает шум, поднятый вокруг казенных детских интернатов, бесполезным.