Альфред Дёблин - Пощады нет

— Это как с преступниками, о них тоже слишком много говорят. Я хотел бы видеть человека, который мог бы поручиться за себя, что он никогда не совершит преступления. С одним это случается, с другим — нет. Сильные предписывают свои законы, говорят: это дозволено, а это не дозволено, а другие, в соответствии с этим, совершают или не совершают преступления. Проще было бы взять да объявить право сильного, но на это они не отваживаются.

Больше всего тут страдают дети. Родители — это всегда сильная сторона. Откуда берутся десять тысяч беспризорных? Тоже ведь из семей. Тут-то родители показывают себя во весь рост. Меня они ребенком искалечили, если не своими руками, то недоглядкой. Есть много горбатых, которые стесняются говорить о своем горбе. Почему? Не я его себе сделал. Матери у меня не было, отец не имел времени заботиться обо мне. Он должен был зарабатывать, а я носился без призора, пока не случилось непоправимое.

— Что же делать? — спросила скромная, невзрачная девушка, опустив глаза.

Горбатый продолжал:

— Не в том суть, что мать зла или отец плох, почему, собственно, их называть злыми? И мать и отец набираются злости извне. Они не трубочисты, которые, приходя домой, могут смыть с себя грязь. Они всегда несут уличную копоть в дом. Сказать вам, с каких пор я перестал стесняться своего горба? С тех пор, как я преподаю рисование в школе, где взрослые парни жалуются мне на свою семейную обстановку, а потом приходят родители и в свою очередь жалуются на детей. И я увидел: всем этим людям тоже невесело, хоть и на другом месте, но у каждого из чих свой горб.

Маленький человечек разгорячился, руки его оставили лацканы пиджака, он жестикулировал, голос его приобрел тот жестяной, резкий горловой звук, который свойственен горбатым.

— Все дело в том, что мы живем в обществе, которое состоит исключительно из угнетателей и угнетенных. Угнетатели угнетают вне дома и в стенах его, угнетенные обороняются, и на этом строится семейная жизнь. Семья — это очаг всех зол, чума, таящаяся в жилищах людей. Вред, ежедневно наносимый семьей, не могут исправить тысячи школ. Но тут ничего не изменишь, ибо семья плоть от плоти общества. Да и вообще-то нет никакого общества.

«Боже, — подумал Карл, — с какой страстностью горбун и эта молодая девушка несут такую чушь. Конечно, в нашем обществе горбатым и высоконравственным молодым девушкам нелегко живется. Но следует ли из этого, что они хоть на грош понимают, что значит семья?»

Карл почувствовал, как снова судорожно сжалось его сердце, ненависть к Юлии жгла горло, точно он глотнул едкой кислоты. Эти люди ничего не понимают ни в реальной политике, ни в деловых вещах, это просто чувствительные пустомели; я с такими чудаками Эрих возится, готовят для них свой знаменитый глинтвейн. Карл осмотрелся. Он вспомнил стройную темноволосую девушку. В сущности, жаль, что ее здесь нет. Она не бывала больше здесь, он спугнул ее.

В комнате звучал мерный говор. Внезапно Карл насторожился. Речь зашла о семьях из «высшего» общества. Господин в пенсне и с бородкой клинушком, напоминавший журналиста, клеймил позором «воспитательные методы, практикуемые в семьях богачей». Карлу показалось, что «журналист» метил в него.

Несколько остыв, оратор заговорил о том, что обыватель «просто не разбирается в положении вещей».

— Обыватели, — сказал он, — не продумывают самого важного. О государстве, например, им и в голову не приходит подумать. Задумайся они над его сущностью, они нашли бы много такого, что им пришлось бы примирять с их собственными взглядами на мораль, а потому они предпочитают обходить это дело совсем. Но они не задумываются также над своими семьями, над своими браками. За это они платятся собственной шкурой. Как только они выходят за пределы своей фабрики или конторы и втыкают в рот заграничную сигару, они точно по волшебству превращаются из ловких дельцов в тупейших ослов. Только посмотреть на этот хлам, который в наше время, время высокой техники, называется семьей; прадедовское хозяйство, барахло, которое даже на чердак незачем выставлять. Что делают в этих семьях с детьми? Детям уделяется немного, материнской, немного отцовской любви, любви «из мира животных», — да и то у обезьяны, живущей на дереве, больше нежности к своим детенышам, — затем на ближайшем углу набирается штат нянек и воспитательниц, причем никому не приходит в голову поинтересоваться свойствами характера и способностями этих людей; нянек селят в богатых, обставленных в современном стиле комнатах с паровым отоплением, электричеством, лифтом, телефоном, радио и предлагают им заняться воспитанием детей. Если бы администратор на фабрике нанял непроверенного смазчика для машины — эти господа рассвирепели бы. Но здесь ведь речь идет не о машинах, а всего лишь о людях, о детях. Тут все можно. Почему? Почему эти ловкие и оборотистые господа делают такие глупости? Да это понятно. Как только дело не касается извлечения прибылей, они пасуют. Нажива занимает их целиком, оставляя место только для пищеварения. Муж поглощен своими делами, политикой, клубом, жена занимается проблемами любви и брака. Впрочем, — продолжал забавный человечек, рассмеявшись, — между нами говоря, это совершенно безразлично. Лишь бы они оплачивали свою погоню за наживой, это их деловые издержки, и еще неизвестно, что вышло бы, займись они воспитанием своих детей. Уж лучше пусть затыкают себе рот импортной сигарой. Ребята и без них — и, пожалуй, даже слишком скоро, — вырастут и войдут в эту чудесную жизнь.

— Каком же выход? — спросила невзрачная девушка.

Карла раздражал этот разговор, и он вместе с Эрихом вышел в другую комнату. Они протискались между небольшими группками, расположившимися и довольно громко спорившими в обеих комнатах и в лаборатории. При приближении Карла гости делали друг другу знаки и почти мгновенно умолкали. Эрих улыбался, пожимая руку то одному, то другому, от Карла же гости демонстративно отводили глаза. Карла злила вызывающая болтовня «журналиста». Но это еще было не все. Выйдя в другую комнату, он испугался; и здесь говорили о детях. У него дома ведь тоже дети! Как и чем они живут, об этом он, в сущности, никогда не думал, а ведь дети — это целая проблема. Сразу невыносимо мучительно нахлынули воспоминания детства и юности, почти полная безнадзорность, отец. В каком-то внезапном прозрении он, чувствуя замешательство, увидел, что дети его были такие же, как и он сам в свое время, растущие маленькие люди с сознанием и чувствами. Юлия-младшая и Карл-младший были люди. И Юлия играла в жизни этих детей (что за жизнь!) роль «матери», а он — «отца». Это было невероятно. Он учил своих детей почтению, чистоте, порядку. Что я упустил?