Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

«Я снималась в фильме, получившем «Оскар» (Правда. Когда ей было семнадцать, она работала в Куинсе на кейтеринг, который обеспечивал съемочную группу «Славных парней» . Однажды она заметила, как на нее пялится из-под полей панамы Скорсезе, пока она вытряхивает салат из огромного пакета на белый пластиковый поднос. Она ему улыбнулась. Он подошел, взял со стола четыре овсяных печенья и спросил: «Хочешь в кино сняться?» Отправил ее к парикмахеру и гримеру и взял в сцену в «Копакабане». Восемь дублей, все за один день. Она несколько часов простояла, шатаясь на высоких каблуках, в тесном платье из золотого ламе и палантине из черной норки, с закрученными башней в милю высотой волосами. Именно ее рыжие волосы и понравились Скорсезе; он поставил ее впереди по центру в кадре, где Рэй Лиотта ведет Лорейн Бракко вниз по лестнице к их столику)».

«Я могу заколоть свинью (Правда. Старшеклассницей она прожила одно лето на ферме у дяди в Вермонте. У нее был летний роман с сыном местного мясника, и она целыми днями сидела на металлической табуретке, глядя, как ходят под белой курткой его лопатки, завороженная тем, как умело он разрубает блестящие бока говяжьих или свиных туш. Он научил ее резать вдоль жира, делать цыпленка табака, делить ковалочек на рульку и окомелок. Ночами они ездили по городу в его пикапе и пили «Уайлд Терки» из крошечных пластиковых стаканчиков в цветочек, парковались у озера и трогали друг друга, пока не начинала кружиться голова. Она подносила его крепкие руки к лицу и вдыхала; эти запахи для нее до сих пор были связаны с жаркими новоанглийскими ночами: кастильское мыло и монетки, медный запах животной крови)».

«Я родилась в Дублине, в Ирландии (Ложь. Она родилась в Бейсайде, в Куинсе, но с ее волосами и зеленовато-карими глазами вполне могла бы и в Дублине)». Никто никогда не угадывал, что ложь – это про Ирландию; все всегда ставили на свинью.

Первый участник, который в то утро встал перед всеми и зачитал свои правды и ложь, был недавно нанят в группу интерактива. Худой, чуть за двадцать, в винтажном кардигане и очках как у Кларка Кента, увеличивавших его размазанную подводку. На левом предплечье у него была татуировка в виде кальмара. Он сутуло поднялся и представился:

– Привет. Я Гидеон. В общем, вот.

Он сунул руки в карманы и стал читать с листка, лежавшего перед ним на столе, быстро и монотонно:

– Я чуть не умер от передозировки таблетками. Я чуть не умер от потери крови. Я чуть не умер от эротического самоудушения.

– Стоп, стоп, стоп! – Шерил вскочила и замахала руками, прежде чем кто-либо успел ответить. – Гидеон, спасибо за откровенность, – она сделала секундную паузу, – но, наверное, я должна была чуть уточнить направление. Мы хотим, чтобы вы рассказали о себе что-то интересное , но не настолько личное. И, пожалуйста, ничего, имеющего отношение к сексу. Думайте о профессиональном .

– Извините, – сказал Гидеон, лениво пожимая плечами. – Клиническая депрессия и мысли о самоубийстве встречаются гораздо чаще, чем думает большинство, но и то и другое – важная часть меня.

– Понимаю. – Шерил держала в нижней части лица приклеенную улыбку. – Мы просто ориентируемся на что-то полегче.

– Ложь была про эротическое самоудушение, – добавил Гидеон. – Просто к сведению.

Стефани открыла молескин и попыталась отключиться от происходящего, пока Шерил просила кого-то зачитать свои четыре понятия. Она начала составлять список покупок к ужину.

– Вы сказали не править, – заговорил добродушный мужчина на другом конце стола, – так что у меня получилось вот что: « Толстый. Счастливый. Гольфист. Женат».

Сотовый Стефани, лежавший перед ней на столе, начал вибрировать. Даже не взглянув на номер, она махнула Шерил. «Я должна ответить», – произнесла она одними губами и вышла из комнаты тихо, как только могла. Какое облегчение.

Она взглянула на определитель. Беатрис Плам.

Стоя в коридоре у конференц-зала, Стефани с удивлением поняла, что счастлива слышать голос Беа. Она извинилась, что не может говорить, сказала ей, что хотела бы пообщаться, но сейчас на совещании (правда) и надо положить трубку (правда), и да, Лео упоминал ее новую вещь, но они оба невероятно заняты и, возможно, обсудят ее сегодня вечером (ложь).

Голос у Беа был такой обеспокоенный, что Стефани ощутила желание ее защитить, почти материнское. Она не знала, прочел ли Лео ее текст; сомневалась, но можно было спросить. Она на мгновение удивилась, почему Беа отдала рукопись Лео, а не ей, но, если подумать, это, наверное, были не новые страницы, а старые, которые она выдавала за новые, и Лео не увидит разницы. Стефани напомнит Лео, чтобы прочел, и поможет ему придумать, что сказать Беа – что-то милое, ни к чему не обязывающее. Надо будет внести это в список.

Когда она вернулась в конференц-зал, Гидеон снова стоял у стола, на этот раз зачитывая свои четыре понятия (музыкант, пессимист, волшебник, демократ). В животе у нее поднялась легкая волна тошноты; она отхлебнула прихваченной с собой лимонной воды. Надо поскорее что-нибудь съесть.

Стефани вытащила из кармана жакета телефон посмотреть, сколько времени. Едва он оказался у нее в руках, она, не удержавшись, открыла приложение, которое отслеживало развитие ребенка, основываясь на предполагаемой дате родов. «На этой неделе ваш ребенок размером с яблочное семечко! На этой неделе ваш ребенок размером с ядро миндаля! На этой – с оливку!» Она нажала кнопку, и появилась фотография девятинедельного эмбриона: что-то вроде крошечной креветки, свернувшееся ракообразное с огромной головой и наметившимися ручками, как в научной фантастике. И, как почти каждый раз, когда она смотрела на эти странные картинки, Стефани ощутила, что краснеет. Просто ни в какие ворота, насколько она была сбита с толку тем, что в сорок один год, не будучи замужем, она случайно забеременела от Лео Плама, самого – в этом не было ни малейшего сомнения – безответственного и самого не годившегося в отцы из всех мужчин, которых она любила в этой жизни.

Она понимала, что это безумие, она миллион раз в день говорила себе, что это безумие, но обнаружила, что не может совсем подавить мимолетные мгновения оптимизма – по поводу ребенка, безусловно; по поводу Лео… возможно. Ее удивляло, насколько ответственным он был в последнее время, насколько был рядом . Он помогал по дому. Он, казалось, работал целыми днями и с нетерпением ждал встречи с Нэйтаном. Он все время читал. Ничто в его поведении не наводило ее на мысль, что он не совсем чист и трезв. Она не могла не думать о том, не подводило ли все в ее жизни к этому моменту – продажа агентства, деньги на счете, свободное время, Лео, который, казалось, вернулся в ее постель, пытаясь что-то кому-то возместить. То, что она получала от этого «нового» Лео, то, чего она желала столько лет и на что столько лет назад перестала надеяться, сочтя усилия напрасными – Лео в гостиной, строчащий что-то в блокноте, Лео в ее постели по утрам, проводящий пальцем по ее спине, Лео вечерами на кухне, закрывающий книжку и сажающий ее к себе на колени, – что ж, она решила не слишком все это анализировать. Она решила эгоистично, жадно это взять. Все сразу. Может быть, даже этот новый поворот, это нежданное последствие отключения света.