Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

Томми любил рассказывать эту часть истории – как услышал Стефани раньше, чем увидел.

– Трое детей, – говорил он. – Этот звук мне знаком. Ох, уж он-то мне знаком.

Он выбежал из дома и сумел завести Стефани по ступенькам внутрь (четвертая и пятая схватки). Попытался устроить ее на полу (шестая).

– Только не на коврике! – закричала она.

Он помчался наверх за простынями и одеялом, чтобы завернуть ребенка: в больницу они явно не успевали. Ножницы из ванной. Перекись? Не повредит. Он сделал шаг в сторону спальни, думая, что и подушки будут кстати, когда услышал, как взвыла Стефани.

А Стефани внизу просто пыталась контролировать дыхание. Черт! Почему она не уделила больше времени дыханию? Не тренировалась? у нее не получалось справиться с дыханием, не получалось опередить боль. Она села на полу гостиной, достала телефон и после краткого нервирующего разговора, во время которого у нее дважды были схватки, ее врач сказал:

– Так, я кладу трубку и высылаю к вам «Скорую».

Она не успела даже посмотреть на часы – а она знала, что все идет совсем не как нужно, слишком быстро; пришла пора тужиться.

– Томми? – взвыла она. Да где он? – Я буду тужиться, пора.

– Нет, нет, нет! – заорал сверху Томми. – Никаких потуг! Ни в коем случае.

Но сказать ей «не тужься» было все равно что сказать «не дыши». Само ее тело тужилось, отказывалось не тужиться . Она потянулась, лежа на полу, и стащила с дивана кашемировое одеяло. С улицы доносилась сирена, но для «Скорой» было слишком рано, и Стефани понимала, что никуда она не едет. Она попыталась вспомнить, учили ли ее тому, что надо делать, когда ребенок выйдет. Ей придется резать пуповину? О господи. А послед? Что ей, твою мать, делать! Схватки шли сплошь, одна за другой; непрекращающееся цунами давления, не продохнуть; каждую секунду ей казалось, что все органы пытаются покинуть ее тело в едином дружном порыве. Она задрала свою юбку для беременных, умудрилась стащить трусы и положила рядом с собой на пол кашемировое одеяло.

«У ребенка должно быть все самое лучшее», – подумала она, надеясь, что потом вспомнит, что была достаточно адекватна для шуток.

Она пыталась справиться с потребностью тужиться, но понимала, что уже проиграла. Ее тело делало то, что считало нужным, и было совершенно ясно, что ее задача – подчиниться. Томми спустился и сгрузил возле ее головы кучу вещей, а теперь мыл руки на кухне. По крайней мере, она так думала. Она потеряла счет схваткам. Потеряла счет времени. Ей показалось, что она чувствует, как что-то выходит, но разве так могло быть на самом деле? Не могло, нет. Она вспомнила, что надо пытаться дышать коротко и резко – ха, ха, ха . Бесполезно. Она сунула руку между ног и нащупала голову своей дочери, скользкую и мокрую, шероховатую от волос. Ее дочка спешила.

– Томми! – завопила она в сторону кухни. – Она выходит!

Ее дочь прибыла.

Трех вещей в этой жизни Пол Андервуд тщательно избегал: пляжей, плавсредств и так называемой уличной еды. Он искренне не любил пляжи, ему не нравились ни песок, ни жгучее солнце, ни долетавший временами гнилостный запашок морских обитателей, ни хваткие усоногие, цеплявшиеся за скрученную бурую, инопланетную, покрытую мурашками водоросль. Определенные исключения он был готов сделать. В прохладный пасмурный день, желательно зимой и лучше при ветре с берега, его можно было убедить прогуляться вдоль моря – ради настроения, если, допустим, в конце предполагалось вознаграждение в виде миски чаудера или ведерка моллюсков на пару. Но при других обстоятельствах? Спасибо большое, но спасибо, нет. Он так и не научился плавать и цепенел при виде любых морских судов, от каяков до круизных лайнеров. (Водить он тоже не научился, так что перспектива оказаться на корабле с застопорившимся двигателем тревожила не меньше.) А в уличной еде была неприемлема и отвратительна сама концепция: сальная тележка сомнительной санитарии, картонные тарелки, терявшие прочность раньше, чем успеваешь доесть, необходимость есть стоя, заляпывая руки или брюки, и как обращаться с напитком, не говоря уже о приборах и салфетке? Пол не одобрял даже ужинов на открытом воздухе – в чем смысл, если поблизости есть совершенно замечательное помещение без насекомых и с кондиционером? Уличная еда – все равно что ужин на веранде минус приятные излишества вроде стола и стула. Другими словами, минус цивилизация.

В силу этого неудобства, которые переживал Пол, стоя на слегка покачивающемся дебаркадере под безжалостным карибским солнцем в ожидании парома и поедая вяленую курицу с жареным плантаном, поданную из фургончика, в ошарашивающей близости от дизельного выхлопа пришвартованного рядом парома, были безмерны. Безмерны и, кажется, тошнотворны.

Было ли у него утешение? Беа. Она сидела на скамейке на другом конце дебаркадера, склонившись к тарелке и ненадолго скрывшись под широкополой соломенной шляпой, которую Пол купил ей, едва они прибыли из аэропорта на паромный причал десять дней назад. Пусть по меркам Беа их поездка и была неудачной (она не нашла Лео), для Пола она прошла исключительно хорошо. Настроение Беа странным – но, возможно, предсказуемым – образом улучшалось с каждым днем. Отчасти дело было в обстановке, в том, что Нью-Йорк остался далеко, Пламы тоже. Она об этом не заговаривала – просто не желала говорить о том, что Лео не находился, – но то, что ее настойчивость слабеет, было для Пола очевидно. У нее, казалось, с каждым днем все больше разглаживался лоб. Расправлялись плечи. И она перестала грызть щеку.

Все были убеждены, что эти поиски – дурацкая затея. Что ж, если Пол в таком случае выходил помощником дурака, так тому и быть. Он с готовностью вызвался сопровождать Беа, когда она призналась, как нервничает из-за того, что едет одна, и сделал это не просто ради возможности побыть в ее обществе или предложить поддержку в непростом предприятии: он хотел помочь ей противостоять Лео, если тот и правда найдется. Пол был бы счастлив противостоять Лео.

Местами поездка ему нравилась, особенно крошечные, стоявшие бок о бок, но отдельные деревянные домики у воды – оба с зелеными черепичными крышами и вишневой бугенвиллеей, обрамлявшей входную дверь. Он оценил широкий вид на мерцающую голубую воду, которым можно было безопасно наслаждаться с затененной веранды. Да и началась поездка многообещающе. Служащий аэропорта опознал в фотографии Лео человека, который несколько недель назад сошел с чартера из Майами и не покидал остров – по крайней мере, самолетом.

Но после того первого обнадеживающего знака – ничего. Никто не узнавал фото или – Пол серьезно подозревал, что так все и обстояло, – узнавал, но не признавался. Беа все сильнее расстраивалась, и Пол начал иногда выходить в одиночку, искать в более отдаленных барах, там, куда нечасто захаживали туристы и где, полагал Пол, нечего было делать Беа. Но эти усилия тоже были напрасны. Два дня назад Пол уговорил Беа поужинать в маленькой таверне на острове. Он взял ее за руку и изложил, почему стоило вернуться в Нью-Йорк. Дальше физический контакт пока не продвинулся. Беа была вся в мыслях о Лео, временами впадала в уныние, и он не хотел, чтобы она бросилась к нему от тоски и отчаяния. Он уже столько ждал, мог подождать и до возвращения в Нью-Йорк. Или пока она сделает первый шаг. В последнее время они были очень даже simpatico , и он думал, что не совсем сошел с ума, считая это возможным.